Но вернемся немного назад, чтобы на примере событий в Ямполе рассмотреть механизмы пограничного инцидента.
В 1925 году количество доказательств прямого участия польской армии и разведки в попытках проникнуть на советскую территорию выросло. Уже в январе Чичерин выразил протест по поводу вылазок на советскую территорию, которые совершали польские регулярные воинские части. Он потребовал от Варшавы официального ответа и создания двусторонней комиссии. Два параллельных расследования, опиравшихся на показания крестьян и пограничников, пришли к противоположным выводам. Советский меморандум от 31 января возлагал ответственность на польскую армию и подробно перечислял причиненный ущерб. В ответной ноте 10 февраля Варшава полностью отрицала польское вмешательство, объясняя события 4–5 января 1925 года отдельными актами бандитизма[439]
.Всего несколько месяцев спустя, в июле 1925 года, новая серия пограничных инцидентов, произошедших в Ямполе, стала поводом для широкой антивоенной кампании и многочисленных дипломатических жестов в адрес Польши.
Советская версия событий сводилась к следующему. 28 июня к начальнику советской погранзаставы № 8, расположенной в районе Лепешовки, явились два польских офицера и стали добиваться немедленного освобождения задержанного накануне лейтенанта Мончинского. Заместитель начальника погранзаставы Бахлин ответил отказом, после чего польские части, согласно советской версии, «объявили войну» и открыли огонь. В нападении участвовали 2-й отряд 4-го пограничного батальона под командованием капитана Одчесняка, лейтенанта Охорика и подпоручика Озура (120 человек) и кавалерийский взвод 2-го эскадрона того же батальона под командованием капитана Михальского (20 человек). Советские пограничники были вынуждены отступить, после чего нападающие сожгли их казарму, захватили документы и оружие, включая пулемет. Во время перестрелки, продолжавшейся около получаса, Бахлин был ранен и избит. Два дня спустя, 1 июля, погранзастава № 8 подверглась новому получасовому обстрелу со стороны 40 польских пограничников, которые воспользовались этим, чтобы пересечь границу. 3 июля в 16:30 советский пограничник задержал по подозрению в шпионаже поручика Стефана Рондоманского, пытавшегося в гражданском платье пересечь границу. Речь шла о начальнике 2-го информационного бюро 1-й Виленской экспозитуры (отделения) 2-го отдела польского Генштаба. Польский пограничник, ставший свидетелем задержания, открыл огонь, что позволило группе из 7 человек пересечь границу. Во время перестрелки один из пограничников был тяжело ранен, но польским нарушителям пришлось покинуть советскую территорию[440]
.Польская версия событий была иной. Каждый пограничный инцидент приводил к появлению двух противоречащих друг другу рапортов, опиравшихся на показания пограничников и местных жителей. Несмотря на псевдополицейскую точность, эти версии позволяли себе весьма вольное обращение с фактами. Одним из главных спорных вопросов была глубина проникновения на соседнюю территорию. В пограничных соглашениях проникновение более чем на 2 км рассматривалось как один из признаков его преднамеренного характера[441]
. Не менее важным было наличие доказательств участия в нападении регулярных войск.Советская сторона отказывалась видеть в ямпольских инцидентах проявление местных конфликтов между пограничниками, а главное, результат случайных пересечений границы в условиях, когда, несмотря на некоторые успехи в создании просек и дозорных дорог, линия границы еще оставалась слабо интегрированной в ландшафт. Хотя число убитых было небольшим (по одному с каждой стороны), стремление советской стороны увидеть в этих событиях преднамеренные действия польской армии и разведки превращало пограничный инцидент в доказательство существования у поляков широкого плана агрессии.
В этих условиях Чичерин направил 4 и 15 июля две ноты протеста польскому поверенному Кентжинскому. Помимо отправки комиссии для расследования, он требовал принять самые срочные меры с целью гарантировать нерушимость границы в будущем. Странное требование вывести с советской территории польские войска вызвало возмущенную реакцию польского поверенного, заявившего, что на территории СССР нет ни одного польского солдата!