Уплотнение границ. К истокам советской политики. 1920–1940-е

Кроме того, этот документ, изобилующий данными о численности, местоположении, подготовке банд, почти ничего не говорит об их конкретных действиях. Подобную информацию заменяет описание намерений. Из доклада можно узнать, что «по неизвестным причинам нападение не состоялось» или «попытки пересечь границу в конце концов не было». Постоянные переходы от прошедшего времени к настоящему и будущему, от изъявительного наклонения к сослагательному ведут к стиранию границ между намерениями и действиями. Использование стандартных формулировок позволяет обойтись без фактов, ограничиваясь упоминанием того, что такая-то банда проникла на советскую территорию в целях совершения терактов, а другая якобы занималась диверсиями.

Синтаксис русского языка обеспечивает весьма широкие возможности для вольного обращения с реальностью. Использование страдательных оборотов и искусное нанизывание определений позволяли обойтись без описания хода событий, ставя акцент на зачинщиках и давая простор интерпретациям[435]. Редкие существительные вроде «банда» или «отряд» буквально тонули среди нагромождения причастных оборотов и прилагательных, при этом ничто не позволяет понять, совершила ли эта банда какие-то конкретные действия. Это, кстати, существенно затрудняет перевод подобных документов на другие языки. Как, к примеру, точно перевести на французский выражение «прорывающиеся диверсионные отряды»?

В конечном счете приводимые в докладе факты не несли ничего нового: речь, как и раньше, шла о захвате местных жителей, о краже хлеба в целях продажи в Польше или о банде, которую именовали «карательным повстанческим отрядом» и обвиняли в том, что она «терроризирует нашу погранохрану» в районе Ямполя. Тем не менее авторы доклада приходили к выводу о подготовке координированных нападений на советскую территорию.

Таким образом, остаточные явления бандитизма, которые на польской границе хотя и уменьшились с окончанием Гражданской войны, но полностью не исчезли, при необходимости можно было увидеть сквозь новую призму. Если в 1921–1923 годах преобладало идеологическое, политическое прочтение, унаследованное от времен борьбы красных и белых, революции и контрреволюции, то в середине десятилетия ему на смену пришел военный подход, который видел в происходящем провокации и атаки вооруженных сил одного государства против другого, вынужденного держать оборону.

Весной 1925 года был также заведен ряд дел по обвинению в шпионаже против жителей пограничных районов: дело польских шпионов, севастопольское дело, дело о шпионаже в пользу Эстонии[436]. Рассмотрение этих дел было поручено Военной коллегии Верховного суда СССР, председателем которой с момента ее создания был В. В. Ульрих, старый большевик, уроженец Риги. Возьмем в качестве примера севастопольское дело. 13 февраля 1925 года в севастопольской крепости произошел взрыв пороха. Ответственность за него была возложена на рабочего Г. Н. Де-Тилота; его судили за халатность в военном трибунале Черноморского флота и уволили. Но через несколько месяцев дело было возбуждено вновь. Это произошло после того, как 13 мая 1925 года Де-Тилот попытался бежать за границу: угрожая оружием, он вместе с девятью соучастниками захватил торговое судно и заставил капитана взять курс на Варну[437]. Отныне взрыв трактовался как первая диверсия группы бывших врангелевцев, которые затаились после окончания Гражданской войны, а теперь активизировались и попытались наладить связи с эмигрировавшими в Болгарию представителями монархических кругов. Фамилия главного обвиняемого могла также напомнить о временах французской интервенции в Крыму. Попытка пересечь границу служила, таким образом, отправной точкой для раскрытия целого заговора. При этом в ходе судебного разбирательства 1925 год представал в качестве момента, когда военные организации возобновили активную антисоветскую деятельность.

Что касается эстонского дела, то в нем было замешано 48 уроженцев окрестностей Кингисеппа и Нарвы. Они были арестованы в июне – октябре 1925 года и предстали перед судом в Ленинграде. По окончании процесса, шедшего с 1 по 19 февраля 1926 года, 34 обвиняемых были приговорены к тюремному заключению сроком от 3 месяцев до 10 лет, конфискации имущества и лишению избирательных прав разной степени тяжести[438]. 12 человек были приговорены к высшей мере наказания с конфискацией имущества. Лишь один обвиняемый был оправдан. Большинство было осуждено за незаконное пересечение границы (ст. 98 УК 1922 года) и контрабанду (ст. 97), а в случае смертных приговоров к этому добавились статьи 16 и 66. В основе подобных коллективных дел лежало сочетание, с одной стороны, таких конкретных актов, как незаконный переход границы и контрабанда, а с другой – теоретические представления о существовании враждебной среды, состоящей из изменников родины и шпионов. Связь между пересечением границы, контрабандой и шпионажем выступает в 1925–1926 годах на первый план, что является, по всей видимости, новой чертой, связанной с акцентированием угрозы войны.