Деньги все-таки кончились, пришлось достать остатки «деникинских» тысячерублевок-«колокольчиков», которые, несмотря на официальное запрещение, котировались на подпольной бирже Одессы. Но и их хватило ненадолго. От голода, даже не подозревая об этом, девушек спас нарком просвещения Луначарский. Спасительным стал его циркуляр, в котором предписывалось для развития у рабочих и солдат гуманных чувств и смягчения классовой ненависти обратиться к образованным лицам с предложением читать различного рода лекции с предоставлением свободы в выборе тем. Денег за лекции не платили, но выдававшийся продовольственный паек позволял выжить. Слушателям особенно нравилось после лекции под аккомпанемент Ирины, игравшей на фортепьяно, петь любимую революционную песню солдат и матросов про Стеньку Разина. Когда храбрый атаман бросал княжну, а посему буржуйку, за борт, стены дрожали от радостных криков.
Правда, огорчали постоянные Леночкины хвори. У нее была какая-то странная легочная болезнь – никто не мог поставить диагноз, а следовательно, и вылечить. В довершение всего Софи завела «шикарный» роман с бывшим атаманом казачьего войска Степаном Терским и, заявившись однажды поздним вечером к ним на квартиру, бодро сообщила: «Девочки, я влюбилась, а мой «папочка» завтра возвращается из Киева и меня, конечно, убьет. Я должна срочно бежать. И вам здесь тоже оставаться нельзя. Надеюсь, вы готовы? – вопросительно посмотрела на онемевших от неожиданности подруг. – Что вы на меня так смотрите? Ах да, вас интересует, какой он, мой Степан, – мечтательно улыбнулась. – Не поверите, такого у меня еще не было, – закатила глаза. – Он этакая смесь Распутина, Троцкого и Толстого…»
«Господи, а Толстой-то здесь при чем?» – закашлялась Леночка.
«Ах, Ленуся, милая, как ты не понимаешь, это так чудесно, когда все это вместе – и Распутин, и Троцкий, и Лев Николаевич с его непротивлением злу насилием. То есть с лаской, девочки, с нежностью и ла-аской…» – томно сказала Софи. Заметив осуждение в глазах младшей сестры и веселое недоумение на лице Ирины, суетливо открыла сумочку и извиняющимся тоном спросила: «Девочки, хотите кокаину?»
«Благодарствуйте, Софочка, мы постимся!» – серьезным тоном ответила ей тогда Ирина.
На лице Софи, глядящей на смеющихся подруг, появилась растерянная улыбка. Она со слезами на глазах обняла и расцеловала их.
«Не ругайте меня, девочки. Разве в этой жизни может быть хоть что-то прекраснее любви? Даст Бог, свидимся в Крыму».
Побег из Одессы был организован новым ухажером Софи и оказался делом непростым. Все побережье было объявлено запретной зоной. Изображая из себя рыбаков, которым ночью приспичило половить рыбки, двое крепких казаков, выделенных для них Терским, налегли на весла – и через сутки, вконец измученные качкой, отсутствием воды и провианта – в спешке успели прихватить с собой в шлюпку только пару дынь, – они увидели маяк. Это была их цель – коса Тендра. Вскоре они уже сидели в кают-компании яхты «Лукулл» и пили чай с членом правительства Врангеля адмиралом Саблиным, оказавшимся добрым знакомым отца Ирины. Утром яхта взяла курс на Севастополь…
«Ах, Софи, Софи, как бы мне сейчас пригодился твой совет, – грустно подумала Ирина, глядя в окно, за которым начали сгущаться ранние сумерки. – Господи, скорей бы весна…»
– Так надоела зима, – негромко сказала она.
Серегин, оторвавшись от процесса поглощения последнего круассана, встрепенулся:
– А чего здесь зимой бывает? – поинтересовался, подбирая пальцами крошки со стола и отправляя их в рот.
– Зима здесь, Александр Васильевич, вы, наверное, еще не успели оценить это в полной мере, – хуже не придумать. Утром – дождь, в полдень – снег, вечером – дождь, к ночи – мороз. Все ходят больные, простуженные, кашляют, чихают.
– Все не как у людей, – беззлобно сказал разомлевший Серегин и закурил с блаженным выражением на лице.
– Кстати, – Ирина указала в окно, – видите, во-он, справа, огонечки? Не хотите пойти в синематограф? Там очень мило. Я, между прочим, знакома с режиссером Марселем Лербье. У него студия на окраине Парижа. Он даже мне предлагал сниматься у него. Представляете?
Серегин затянулся папироской.
– Представляю, – сказал ревниво. – Губа не дура! Вы, ну, так сказать, очень привлекательная. В общем… – покрутил пустой бокал, – слышь, Ир, – вдруг перешел на «ты», – не приучен я вот так, ну, вокруг да около скакать! Скажу прям в лоб, нравишься ты мне, – решительно заявил он, глядя с похотливой усмешкой.
Ирина обмерла.
«Ну, наконец-то! Сам решился! – почти весело подумала она. – А то я думала, придется канкан на столике танцевать! Спасибо, Софи! – мысленно обратилась к подруге. – Даже воспоминание о тебе действует на мужчин возбуждающе».
Не вовремя подошедший официант попытался налить Серегину вино в бокал.
– Да я и сам могу. Что я, не мужчина? – Отодвинул руку официанта, взял бутылку, поднес ее к своему бокалу, но под взглядом Ирины замер и со словами «вам освежить?» налил сначала ей, а все, что осталось вылил себе.
Она сделала знак официанту, чтобы принес еще.