Это казалось Хелене, как и большинство его теорий, довольно надуманным, но, во всяком случае, это было чем-то, о чем можно славно поспорить. Вообще с Артуром все было иначе, чем с любым другим мужчиной, с которым ей когда-либо приходилось иметь дело: он был первым, с кем она разговаривала легко, а разговор словно шел сам по себе. Никогда не было таких, казалось, привычных моментов, когда она не знала, что сказать, – наоборот, когда она была с ним, у нее было ощущение, что она превращается в совершенно другого человека, именно в ту Хелену, которой она всегда хотела быть.
Иногда Артур рассказывал о войне. Но это всегда были более или менее забавные истории: он рассказывал о перепутанных сапогах, сапожной ваксе на дверных ручках, надпиленных балках полевого туалета, эпизоды, как они спасли пьяного товарища от обнаружения и наказания или как они обвели вокруг пальца подлого офицера.
– Если все было так забавно, – в какой-то момент спросила Хелена, – то почему ты дезертировал?
Повисло молчание, во время которого Артур, казалось, погружался в себя, а его лицо постепенно становилось совершенно чужим.
Хелена испуганно смотрела на него. Ей не следовало так говорить? Она задела его за больное место, точно, но что будет теперь? Неужели он прогонит ее и скажет, чтобы она никогда не возвращалась?
– Потому что, – наконец сказал Артур изменившимся голосом, – на самом деле это было далеко не забавно. Поэтому. Вот почему я дезертировал. Я больше не мог этого выносить.
Хелена глубоко вдохнула, почувствовав дрожь в груди.
– Я могу понять, если ты не хочешь говорить об этом.
– Но я
Снова это молчание, но здесь, в изоляции от всего остального мира, в этой каморке, казалось, что никто из них больше никогда не сможет ничего сказать.
– В Польше нам приходилось охотиться на сопротивленцев, – наконец начал Артур тихим, запинающимся, надтреснутым голосом. – Они прятались в лесах, вдоль рек, в одиноких сараях, пытаясь выждать в засаде наши танки или автомобили для транспортировки войск. Как и большинство людей, они не понимали, что можно запеленговать телефоны, что телефонной сети точно известно, где находится каждое устройство, потому что иначе она просто не работает. Мы получали сведения непосредственно на свои устройства, не только точные координаты, но и указания цели для наших минометов. Где-то некий компьютер знал, где находимся мы, где располагается следующий очаг сопротивления, запрашивал данные о ветре на текущий момент и вычислял, как мы должны настроить свои минометы. А потом мы это делали. Угол, высота, заряд, граната и выстрел. Иногда было видно летящие в воздух части тел. Могли бы создать и специальную машину, но ею были мы.
Хелена сидела как застывшая, ничего не говорила. Почему-то она знала, что не должна прерывать то, что сейчас происходило.
– А сопротивление… сопротивлением считалось все, что кого-либо не устраивало. Тут вообще не было никакого прощения, никакого понимания. Я имею в виду – мы только что разбомбили их страну, истребили их армию, обратили в бегство десятки тысяч человек: это же понятно, что время от времени кто-то будет вести себя несдержанно, не так ли? Но нет, мы люди высшей расы, мы хотим полного подчинения. В одной деревне, там был мужчина, крестьянин, пьяный, он поссорился с немецким солдатом, не знаю из-за чего, но вдруг он вытаскивает нож, завязывается драка, солдат ранен. Сколько воплей! Как будто это было самое чудовищное злодеяние. Было сказано, что сопротивление надо сломить любыми средствами – так хочет фюрер. Поэтому они пошли и совершили «возмездие». Бог ты мой – возмездие за
Хелена невольно прижала руки ко рту. Теперь, когда Артур в изнеможении остановился, она убрала их и сказала:
– Эти сведения – они были получены нами. Управление национальной безопасности занимается всеми сведениями захваченных хранилищ данных. В то время я там еще не работала, но знаю, что так оно и было.
Артур посмотрел на нее так, словно забыл, что она здесь.
– Так далеко от происходящего?..
– Да, – ответила Хелена. – Расстояние не имеет значения, когда задействованы компьютеры.
Его взгляд продолжал блуждать.