Управление будущим

Н. Картер говорит, что Россия использует множество пространств для конфликта с НАТО: стандартное, нестандартное и ядерное [3]: «Гибридная версия может включать маленьких зеленых человечков, большие зеленые танки и огромные зеленые ракеты. Их мышление является очень гибким. Их генеральный штаб способен быстро меняться, эволюционировать и обучаться. Например, они знают, что демография не на их стороне, поэтому они развивают то, где требуется меньшее число персонала – ракеты, дроны и двухместные танки».

Он повторяет за Доннелли, что кампании влияния и дезинформации создают системную войну, которая делегитимизирует политическую и социальную систему, на которой основана военная сила.

В целом есть такое ощущение, что Великобритания чувствует серьезную опасность, исходящую от этого нового силового противостояния. Это можно понять и по словам главы минобороны Г. Уильямсона [6]. Его особенно обеспокоило, что россияне, например, изучают электрические сети, от которых зависит электроснабжение трех миллионов домов. Кстати, до российской агрессии в Украине США не были готовы сдержать крупномасштабную агрессию против стран НАТО ([7], см. также детальный анализ российской стратегической культуры [8]).

К. Доннелли называет современную войну неоднозначной, неопределенной (ambiguous) [2]. Он видит в ней следующие отличия от войн прошлого:

– внешние и внутренние угрозы взаимосвязаны,

– войны, катастрофы и стихийные бедствия создают неуправляемое пространство, которое заполняется нестабильностью,

– локальные конфликты и нестабильность имеют глобальное влияние, происходит их экспорт,

– тактические действия могут иметь стратегические последствия,

– глобализация несет военные темпы изменений населению, которое имеет ментальность мирного времени,

– нормой является постоянная нестабильность,

– институты не справляются, поскольку все становится сложным и не может ни предсказываться, ни контролироваться,

– фокус глобального богатства и силы смещается на восток.

Все эти факторы по-разному опираются на одно: ощущение нестабильности и неопределенности в сегодняшней временной точке. Понимание завтрашнего дня, готовность к нему существенно запаздывает. Мы скорее готовы к вчерашнему дню, чем ко дню завтрашнему.

В связи с этим возникает внимание к когнитивным аспектам войны, например, вводится понятие когнитивной глубины, представляющей собой ментальную деконструкцию времени, пространства и цели одной вражеской системы относительно другой [9].

Возникает понятие когнитивного хакерства. Кстати, это то, что проявилось во всех последних вмешательствах в выборы. Эти вмешательства толкали людей на запрограммированное поведение. Одно из объяснений таких действий лежит в большой скорости и охвате передачи дезинформации [10]. Плюс к этому добавляется то, что лежит в основе данного метода микротаргетинга – точная оценка когнитивной уязвимости целевой аудитории.

Мы живем в мире, построенном не нами. Это вдвойне касается не физического, а когнитивного мира, который весь соткан из внешних информационных потоков и их последствий. Однако все решения принимаются нами на этой базе.

Ю. Харари, например, подчеркивает, что сегодня не так опасны фейки, как то, что можно обозначить как отсутствие мозгов: «По-настоящему нам не хватает способности не отличать ложь от правды, а осмысливать информацию. Проблема прессы не в том, что она публикует вымышленные новости, а в том, насколько она сфокусирована на том, чтобы помочь людям иметь понимание глобальной картины мира. Реальная проблема в том, что СМИ просто стремятся как можно быстрее запустить в людей очередной историей, не важно, правдивая она или нет» [11].

Мы все пытаемся заполнить образующиеся пустоты красивыми терминами, ощущая от этого определенную успокоенность. Назвали войну гибридной, и сняли с себя всю ответственность. Но завтра на смену гибридной придет очередной новый тип, что придется делать тогда?

Еще одним таким термином стали «стратегические коммуникации», которым никак не найдут единого определения. В последнее время они вообще становятся «шапкой» для любых действий в информационном пространстве.

Анонимный автор пишет о них так: «Термин „стратегические коммуникации“ фактически представляет собой тип мышления и действий, которые превосходят даже философию маневренной войны. Или, лучше сказать, они представляют собой следующий логический шаг в эволюции теории маневренной войны. Поскольку сутью маневренной войны является навязывание нашей политики противнику, то сутью стратегических коммуникаций является даже нечто более трудное, а именно влияние на мысли и действия не только „врага“, но и всех тех, кто либо физически занимает спорную территорию, либо зависит от результата действий в ней» [12].