Управление мировоззрением. Подлинные и мнимые ценности русского народа

Что же сделало большевиков в тот переломный, трагический период русской истории непобедимой силой, которой даже многочисленная и популярная среди простого народа партия эсеров не смогла составить конкуренции? Ответ на этот вопрос предельно прост и общеизвестен – силы большевиков вдохновлялись и удесятерялись марксовой теорией научного коммунизма, «железными» законами истмата и диамата, классовой теорией строения общества. Все остальные либеральные теории в тот момент не смогли противопоставить марксизму ничего внятного. Своей убийственной логикой бородатый ученый дядька из Европы, «научно» доказавший неизбежность смены общественно-экономических формаций и окончательную победу в финале бесклассового общества равных свободных тружеников, легко обезоружил любые другие либеральные варианты достижения всеобщей гармонии и счастья, сделал их «ненаучными», а, значит, неосуществимыми и утопическими. И одновременно до зубов вооружил большевиков, которые с помощью стройной и убедительной марксистской аргументации оказались способны производить неизгладимое впечатление даже на самого ярого своего противника, чтобы затем привлечь его в свои ряды. Разумеется, законы диалектики мало интересовали русского крестьянина, но из горячих речей многочисленных большевистских агитаторов он хорошо понял, что все беды и страдания, которые он терпеливо сносит, происходят из-за отжившего свой век «неправильного» устройства общества; что «отжившие классы» упорно этот порядок защищают, и что счастья у этого крестьянина не будет до тех пор, пока он сам эти «реакционные классы» так или иначе не искоренит. Агитация эсеров по своему радикализму мало отличалась от агитации большевиков – немедленная национализация земли с последующей раздачей крестьянам, по сути дела, дополняла и подкрепляла большевистскую пропаганду. Крестьянину и его собрату в окопе солдату не было дела до того, за кого выступал очередной агитатор – «за большевиков, али за коммунистов». Им совершенно неинтересно было знать, имелись ли различия в программах социалистических партий, кто будет гегемоном предстоящей революции и возможна ли победа социализма вообще без прохождения капиталистической стадии развития общества. Важным для них было то, что они видели собственными глазами, что ребята-социалисты насмерть бились с царем и помещиками за народное счастье, за правду и справедливость и потому заслуживали с их стороны уважения и всяческой поддержки. Поэтому нет ничего удивительного в том, что социалистические партии на выборах в Учредительное собрание набрали в общей сложности более 80 % голосов. Россия того времени была насквозь пропитана радикальным либерализмом и другого для себя пути, кроме как социалистического, просто не видела. В 1917 году подавляющее большинство народа России решительно отвернулось от традиционализма и от почти всех наполнявших его составляющих – монархов, господ, попов, сословий. Все разом стали товарищами и братьями. В тот переломный момент традиционализму удалось сохранить в российском обществе только общинноколлективистские ценности, основанные на традиционных понятиях православного христианства – всеобщей любви, добра и справедливости, хотя сама православная церковь была подвергнута при этом жестоким гонениям за бывшее тесное сотрудничество с ненавистным царским режимом. Все традиционные устои прежнего общества, кроме равноправного солидарного коллективизма, горячо пропагандируемого всеми социалистическими партиями и вполне закономерно ставшего высшей ценностью нового российского общества, подверглись жесткой ревизии и, как правило, беспощадно отбрасывались за ненадобностью. Такова была воля народа, и граждане, не желавшие признать этот выбор народа, автоматически становились его врагами. Эта особенность того времени достаточно убедительно отражена и в истории белого движения, и в мемуарах его лидеров. Один факт переодевания фигуры национального масштаба того времени Корнилова в крестьянские обноски, чтобы таким образом незаметно пробраться на «верный» юг, говорит сам за себя. Прочие «ваши превосходительства», выбросив золотые эполеты в кусты и сменив папахи с кокардами на картузы со сломанными козырьками, запросто исполняли роли денщиков у младших офицеров с той же целью. Они вполне обоснованно опасались за свои жизни – народ России больше не хотел их принимать в любом виде. Ту же картину генералы увидели и на «вожделенном юге» – он оказался не таким уж верным, как это представлялось противникам октябрьского переворота, когда они на севере прятались от революционных солдат в чужих одеждах в вагонах третьего класса. Так же, как и коренная Россия, юг был пропитан идеями революции и вовсе не желал возврата старых порядков. Больше того, лидер донского края атаман Каледин уже в декабре 1917 года выступил за создание революционного Совета на Дону, и даже Корнилов, видимо желая иметь там своего человека, предложил Деникину стать членом Совета, на что получил от последнего вежливый отказ. Формирование будущей Добровольческой армии, сыгравшей роль детонатора в развернувшейся чуть позже братоубийственной Гражданской войне, проходило практически в глубоком подполье, без объявления приказов, провозглашения ясных целей и простого перечисления имен ее лидеров.