Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Это отречение делает его новым человеком – революционным Парсифалем (который в одноименной опере Вагнера назван «святым простецом», durch Mitleid wissend, ein reiner Tor[144]). Парсифаль не поддается попыткам обольстительной Кундри соблазнить его, спасая ее своим отказом от плотской любви и жалостью к ней и ее судьбе. Не исключено, что и Петруха пожалел мертвую Катьку на снегу, несмотря на циничное «лежи ты, падаль» (353). Во всяком случае, смерть Катьки превращает его из простого бойца революции в апостола Революции. Петруха становится «святым» Петром – краеугольным камнем новой веры, скалой, которую не сокрушат «врата ада» (Мф. 16: 18) и даже демоническая, пугающе живучая, но все же одолимая буржуазия.

Хотя Петруха прозрел истину, ему необходимо время, чтобы полностью усвоить ее. Подобно апостолу, давшему ему свое имя, он трижды предает своего учителя – Христа Революции. Первый раз это случается, когда он поддается жалости к себе (седьмая глава), второй раз – когда взывает к церковному Спасителю (десятая глава), и третий раз – когда его товарищам приходится напомнить ему, что «золотой иконостас» никого ни от чего не спасает (десятая глава). Но каждое отречение от истинного Исуса Христа способствует все большему просветлению Петрухи. В конце концов он освобождается от растерянности и заблуждений и готов к совершенной любви, которая «изгоняет страх» (6: 16; 1 Ин. 4: 18).

Итак, анархист-убийца Петруха теперь на равных входит в сплоченный коллектив красногвардейцев, чье преображение уже совершилось. Эти «стихийные» представители народа, которые во второй и третьей главах разрушали все вокруг, превратились под конец поэмы в дисциплинированных воинов, объединенных общей целью и готовых сражаться за ту Революцию, которая приравнивает человека к Христу. К бывшим анархистам теперь, после их преображения, применим тот же эпитет, что и к их винтовкам, то есть «стальные» (356). Не придавая этой детали чрезмерного значения, все же отметим, что раньше об их оружии говорилось: «винтовок черные ремни» (350; курсив мой. – А. М.-Д.). Напомним, что черный цвет был цветом анархистского движения.

Переход от «черного» анархизма (и «черных ночек») к «стальной» дисциплине сопровождается преодолением естественных препятствий и стихийных сил на пути освобождения. В этой фазе своего развития двенадцать апостолов новой веры борются прежде всего с собственными врожденными слабостями, а также с окружающей природой в попытке утвердить власть сознания над миром материи. В начале поэмы их «антиматериалистическое» отношение к Старому миру выливалось в разорение и разграбление буржуазных домов не ради приобретения вещей для себя, а ради разрушения Старого мира, загроможденного хламом и скованного чувственностью, мешающими найти истинный путь в сферы Духа. Атакуя «бордельную цивилизацию» Старого мира, потакающую самым низменным человеческим инстинктам (их обычно называют самыми «естественными»), красногвардейцы расчищают путь к Новому миру. Будучи носителями духа, Двенадцать обязаны исполнять «святое» дело разрушения, избавляя человечество от таких препятствий на пути прогресса, как собственнический инстинкт и гуманистический индивидуализм. Но красные апостолы, как уже было сказано, тоже следуют по пути самосовершенствования. На этом пути, по мере продвижения Двенадцати к преображению, женственная душевность индивидуализма заменяется духом общего дела[145]. Стремясь ускорить прибытие мужественной и духовной истории, Двенадцать подвергают и себя, и окружающую их реальность испытанию: им надо решить, что стоит сохранить для Нового мира и от чего отказаться. Их метод проверки можно назвать «испытанием пулями на вертикальность» (ср. первую главу поэмы).