Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Игнорируя то, что ветхозаветный Екклезиаст не обязан разделять христианскую доктрину бессмертия души и воскрешения тела, Сарабов насмешливо спрашивает своего «собеседника»: «Где же за гробом бессмертие, вечная жизнь, товарищ Екклезиаст?» – и иронически требует: «Даешь жизнь в раю!» (279) Однако Екклезиаст, по мнению Сарабова, на это не способен. Его «кладбищенская философия» отрицает не только бессмертие души, но и бессмертие памятных деяний, сводя все человеческие достижения к нулю.

Будучи порождением неупорядоченной индивидуалистической культуры старого – в данном случае древнего – мира, Екклезиаст не может представить себе трудовых усилий коллектива на благо не только одного, но и всех будущих поколений – даже «во веки веков», а не на преходящий отрезок времени. Однако его пессимистические доктрины в течение всей истории человечества пагубно влияли на отношение людей к труду и созидательной деятельности; к ним человечество столетиями относилось «наплевательски» (280). Результатом этой доктрины, как и других учений религиозных мыслителей, стала деморализация человечества, которое под их влиянием построило мир «неряшливо» (280). Отчаяние, вызванное недолговечностью и смертностью всего сущего, заставило людей усомниться даже в необходимости планирования жизни и труда. Неудивительно, что никакого общего дела так и не удавалось начать, пока революция не опровергла религиозные «предрассудки». Теперь нельзя вслед за Екклезиастом сказать, будто никто не знает, «что будет после него под солнцем» (Еккл. 6: 12), поскольку научное планирование способно организовать и предсказать будущее. У гедонизма, пассивности и эгоизма больше нет оправдания: им на смену должно прийти полное смысла общее дело, служащее в конечном счете победе над смертью. Сарабов – это советский воин, сражающийся за бессмертие людей, по крайней мере рабочих людей. Впрочем, Федоров, как и Сарабов, не любил Екклезиаста и считал его близоруким распространителем идеи «собачьей жизни ради мгновения» [НФ 2: 465]. Но и независимо от учения Федорова (знал ли Огнев его философию, мне неизвестно), Сарабов исповедует советский «священный милитаризм», направленный на уничтожение Старого мира для того, чтобы расчистить дорогу грядущему Новому миру, в котором человечество мудро и творчески использует свое коллективное всемогущество.

Смертное человечество

Слишком многие люди в Старом мире полагали, что «псу живому лучше, нежели мертвому льву» (Екк. 9: 4). Цепляясь за преходящее, Смертное человечество Старого мира тратило время и энергию на мимолетные удовольствия. Те, кому не нравилась «собачья жизнь», обычно не видели убедительной альтернативы к ней и впадали в самоубийственное отчаяние. Ныне, когда строится новая жизнь, ситуация изменилась и все люди доброй воли могут последовать примеру Сарабова и других строителей советской жизни. Однако некоторым выбор по-прежнему не по силам.

Гилики, или люди плоти

Произведения Огнева источают непримиримую ненависть к «разносчикам болезни смерти» – к плотским людям, «питающим своими мясами и жирами смерть» [Пакентрейгер 1930: 75]. Это в основном представители бывших высших и средних классов. Для аристократов, попов и буржуа вампирический эгоизм, мелкий гедонизм и банальный индивидуализм характерны в гораздо большей степени, чем для пролетариев и сочувствующих пролетариату интеллигентов. В «Евразии» лишенный прав собственности бывший аристократ Бубнов становится служителем «культа» и, отягощенный большинством пороков, присущих людям плоти обеих классовых разновидностей, демонстрирует тесные причинно-следственные связи между этими пороками и смертностью. Накапливая товар в склепе Грохольских, наслаждаясь едой и вином в окружении мертвых, эта «гробовая мышь», вероятно, радуется их «присутствию». Сознание, что он ест и пьет, в то время как «окружающие» лишены этой возможности, даже если при жизни они были «львами», наверняка доставляет ему особое удовольствие. Если предоставить Бубнова и ему подобных самим себе, они не просто построят «новые ворота» в своем кладбищенском царстве, но и возведут целый новый город-некрополь.