Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Антоний – иной представитель людей плоти. Этот претенциозный декадент вполне вписывается в данную категорию, хотя принимает позу высшего существа. Шелковые простыни, изысканные вина и редкие издания эротических книг, однако, не могут скрыть, что он ведет жизнь серого обывателя. Тускла и его философия, в соответствии с которой Бога нет, а «строительство» его – бред. Антоний, конечно, не верит в чудо коллективного преображения. Даже «естественное чудо», то есть преображение человечества посредством совместных трудовых и умственных усилий, не привлекает его. По его мнению, природа всегда будет безжалостным и непобедимым врагом человека, а знание доступно людям лишь как частичное самопознание (304). Вступив на сократовскую тропу «самопознания» (Федоров назвал бы это болезненным самоанализом), отец Антоний так и не стал полезным членом человеческого сообщества или хотя бы интересной личностью[83]. В окончательной оценке Матвея Антоний не более чем «кладбищенский поп» (304), поющий бесконечную погребальную песнь. Что до его внешнего блеска, то это всего лишь «фольга вместо золота» (304). Он и его «игрушечная» любовница – всего лишь одушевленные куклы-автоматы, которые не могут понять, что дух на самом деле сильнее, чем плоть. Сластолюбец Антоний крайне удивлен, что Матвей остается равнодушным, когда он показывает ему свою миловидную любовницу обнаженной. Его приводит в ярость, что человек, которого он считает гораздо ниже себя, духовно свободнее и благороднее, чем сам порабощенный женской плотью Антоний. Он не может постигнуть, что кто-то искренне отвергает фальшивое кредо Савватеевской пустыни, состоящее в том, что «злая жадность до женщины» (293) неизбежна, что поэтому, если женщины нет под рукой, можно тайком даже заниматься скотоложством и что обжорство и лень – нормальные явления, как и ссоры из-за денег при дележе братской кружки. Антоний прекрасно вписывается в стаю «каркающих кладбищенских ворон» (293), которую представляют собой монахи.

Все же Матвей, временно очарованный красавцем Антонием, задается вопросом, не может ли этот человек оказаться его отцом. Эти размышления, по-видимому, связаны с его наивным детским желанием иметь отца «из господ»; мысль, что его приемный отец может быть и его настоящим отцом, не приходит ему в голову Все еще не свободный от «подпольных комплексов», Матвей тоскует по исключительности и полагает, что аристократическое происхождение дарует человеку многие достоинства, недоступные народу Почтение Матвея к аристократии не совсем лишено основания: ведь когда-то народ выбирал представителей этого класса своими правителями. Однако аристократия изменила своей исторической миссии, забыв о своем долге перед народом и нацией, создав все расширяющуюся пропасть между собой и массами. Единственное ее наследие, которое теперь может предложить Матвею отец Антоний, это пустая, чисто формальная религиозность и изощренная порочность в духе модернистского декаданса, унаследованного от «русского де Сада» – Достоевского.

Несмотря на не красящее его стремление к классовой исключительности, Матвей не принадлежит к прогнившей и умирающей аристократии. Антоний ему не отец, еще менее – духовный отец. Делец Титов также не может быть ему духовным отцом, хотя велика вероятность, что он его отец биологический. Матвей в душе не купец, пытающийся подкупить Бога и других «кредиторов», и он не склонен к разврату, как неустанный женолюбец Титов или сам себя ублажающий «медведь Миха». В конце концов Матвей прекращает столь характерные для плотского Старого мира поиски биологического отца, решив, что он будет сыном своего народа, а не одного человека. «Исповедь» говорит о том, что придут времена, когда биологические корни станут маловажными, поскольку все люди объединятся в одну большую семью, живущую в мире, ставшем домом для всех.

Психики, или люди души

Категория психиков среди персонажей «Исповеди» представлена духовно и физически хрупкими людьми, слишком кроткими и слабыми, чтобы противостоять злу несправедливости. Типичный пример – две женщины в доме Титова. Ни жена, ни дочь даже не помышляют восстать против домашнего тирана. Настасья Васильевна, жена Титова, – миловидная, но вечно хворающая женщина, чье слабое здоровье, вероятно, служит физическим выражением постоянно испытываемых ею душевных страданий. Об этом говорят и ее всегда печальные глаза. Ольга, дочь Титова, столь же слаба духовно и столь же смиренна. Когда Титов, вначале настроенный против брака Ольги с Матвеем (возможно, подозревая или зная, что тот его внебрачный сын), запрещает ей выходить за него замуж, она мгновенно подчиняется, только слезы выступают на глазах и «маленькая синенькая жилка» начинает биться на ее шее (246).