Упразднение смерти. Миф о спасении в русской литературе ХХ века

Ницше, отмечая, что животные отличаются от людей тем, что не умеют смеяться, закрепил свою мысль остроумным выражением «звериная серьезность» (нем. tierischer Ernst); наш герой-рассказчик Матвей согласен с ним. Его вариант «скотина не смеется» (369) менее изящен, но суть его афоризма близка людям духа – все они хлебниковские смехачи, знающие, что смех обновляет мир[84]. Пневматики «Исповеди» высмеивают священных коров и столпы общества, трафаретные истины и фальшивые верования прошлого. К этой по-хорошему дерзкой категории людей относится Савелка Мигун, друг Лариона. Хотя он, как и Ларион, пьяница, его порок не столько бегство от жизни, сколько веселый протест против мещанства. Есть что-то люциферовское в старом шутнике Мигуне с его «воровскими развеселыми глазами», мигающими, словно «две темные звезды», и «сухим языком, шевелящимся, как у змеи» (224, 226). Савелка принадлежит к древнему братству прозорливых скоморохов, враждебных церкви Демиурга. В прошлом они нередко пробуждали людскую память и совесть, «сея своими шутками правду» (348). И вот вновь пришло для них время послужить правде – ведь они снова появились, эти просветители народа. Савелка – не просто милый и безобидный балагур, потешающий людей, но и наблюдательный критик своего окружения, в том числе и своих друзей. Он не боится «обидеть» их, говоря правду, и беспощадно насмехается над юным Матвеем за то, что тот погряз во лжи литовского дома. Ведь задача истинного шута – не ублажать людей, а быть «занозой».

Одна из главных мишеней смеха пневматиков – эгоцентризм. Веселый шут и пророк богостроительства Иона, он же Иегудиил (под его ногами «гудит земля», «толкая их дальше» (310)), сразу почувствовал в Матвее эгоцентрика и понял, что это качество мешает ему слиться с народом. Поэтому он решает сыграть над ним шутку. Сначала Иегудиил льстит самолюбию Матвея: говорит, что встречал его раньше и запомнил, потому что у него приметное лицо. Но потом убеждает его, что видел все же кого-то другого, похожего на него, но «кривого», и был тот человек «самолюб неестественный» (336). Иегудиил, конечно, все время говорит о Матвее, намекая на то, что тот, несмотря на отсутствие внешних недостатков, внутренне деформирован, так как болезненно поглощен собственной персоной и особенно спасением своей уникальной души[85]. Матвей в этот период жизни и в самом деле очень занят своей персоной, поэтому он еще не истинный «боголюб» (338), то есть не настоящий народопочитатель и богостроитель.

Иона-Иегудиил разыгрывает окружающих, чтобы помочь им разобраться в себе; он учит и проповедует с той же целью. Он – поп-расстрига, ставший сначала богоискателем, а теперь – богостроителем. Для Матвея он даже некто вроде ангела Иеговы в библейском рассказе об Иакове, и Матвей, подобно Иакову клянется, что не «отпустит» Иону (347), пока тот не разъяснит ему Истину. И Иона дарует ее Матвею. Она состоит в том, что русский народ обладает безграничными возможностями, чтобы изменить свою страну и мир, и сможет это сделать, если сплотится вокруг иконы достойного бога-идеала, нового народного Христа, и «построит» его в общем деле. Старый шут и мудрец доказывает свою правоту, приводя примеры из русской истории, – фактически, преподает Матвею развернутый урок. Рисуя картины чудесных деяний русского народа на протяжении многих веков, он объясняет, что все материальные и культурные ценности сотворил именно народ, а не «белая кость», которая только «шлифовала» созданное народом (344). Эти подвиги народа – и не только на Руси, но и во всем мире – были совершены вопреки, казалось бы, непреодолимым трудностям, например сопротивлению растленного высшего класса, претендующего на ведущую роль. Иона избегает иррациональных догм, которые надо вдалбливать тем напористее, чем менее они правдоподобны. Зато он опирается на убедительные и правдивые свидетельства и факты. Он отвергает романтический «наркоз» иррациональных религий («опиума для народа»), поскольку знает, что «правда горит все ярче» (339) и в конце концов распространит свой светоносный огонь на все человечество. Поэтому Иона имеет полное право рассердиться, когда Матвей пытается опровергнуть его доводы и чернит достоинство русского народа-чудотворца своим неверием в его силы. Подобно Хорвату в очерке «Кладбище» и как мудрец федоровского толка, Иона гневается благородным гневом, когда обнаруживает равнодушие к очевидным фактам. Он ведь предлагает Матвею поддающееся проверке знание (своего рода гнозис), а не слепую веру, как проповедники демиургических религий. На прощание он говорит Матвею, своему новому и уже почти убежденному ученику: «Всем составом гляди! Сердцем и духом! Разве я тебе говорю – верь? Я говорю – узнавай!» (349)