Упраздненный театр. Стихотворения

мы перья белые почистим.

Пока безумный наш султан

сулит дорогу нам к острогу,

возьмемся за руки, друзья,

возьмемся за руки, ей-богу.

Когда ж придет дележки час,

не нас калач ржаной поманит,

и рай настанет не для нас,

зато Офелия помянет.

Пока ж не грянула пора

нам отправляться понемногу,

возьмемся за руки, друзья,

возьмемся за руки, ей-богу.

* * *

Здесь птицы не поют,

деревья не растут,

и только мы, плечом к плечу, врастаем в землю тут.

Горит и кружится планета,

над нашей родиною дым,

и, значит, нам нужна одна победа,

одна на всех, мы за ценой не постоим.

Нас ждет огонь смертельный,

и всё ж бессилен он.

Сомненья прочь. Уходит в ночь отдельный,

десятый наш, десантный батальон.

Едва огонь угас —

звучит другой приказ,

и почтальон сойдет с ума, разыскивая нас.

Взлетает красная ракета,

бьет пулемет неутомим,

и, значит, нам нужна одна победа,

одна на всех, мы за ценой не постоим.

Нас ждет огонь смертельный,

и всё ж бессилен он.

Сомненья прочь. Уходит в ночь отдельный,

десятый наш, десантный батальон.

От Курска и Орла

война нас довела

до самых вражеских ворот… Такие, брат, дела.

Когда-нибудь мы вспомним это

и не поверится самим,

а нынче нам нужна одна победа,

одна на всех, мы за ценой не постоим.

Нас ждет огонь смертельный,

и всё ж бессилен он.

Сомненья прочь. Уходит в ночь отдельный,

десятый наш, десантный батальон.

(Песня из к/ф «Белорусский вокзал»)

Песенка о дальней дороге

Б. Золотухину

Забудешь первый праздник и позднюю утрату,

когда луны колеса затренькают по тракту,

и силуэт совиный склонится с облучка,

и прямо в душу грянет простой романс сверчка.

Пускай глядит с порога красотка, увядая,

та гордая, та злая, та злая, та святая…

Что – прелесть ее ручек? Что – жар ее перин?

Давай, брат, отрешимся.

Давай, брат, воспарим.

Жена, как говорится, найдет себе другого,

какого-никакого, как ты, недорогого.

А дальняя дорога дана тебе судьбой,

как матушкины слезы, всегда она с тобой.

Покуда ночка длится, покуда бричка катит,

дороги этой дальней на нас обоих хватит.

Зачем ладонь с повинной ты на сердце кладешь?

Чего не потеряешь – того, брат, не найдешь.

От сосен свет целебный, от неба запах хлебный,

а от любови бедной сыночек будет бледный,

а дальняя дорога…

а дальняя дорога…

а дальняя дорога…

Приезжая семья фотографируется у памятника Пушкину

А. Цыбулевскому

На фоне Пушкина снимается семейство.

Фотограф щелкает, и птичка вылетает.

Фотограф щелкает, но вот что интересно:

на фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Все счеты кончены, и кончены все споры.

Тверская улица течет, куда, не знает.

Какие женщины на нас кидают взоры

и улыбаются… И птичка вылетает.

На фоне Пушкина снимается семейство.

Как обаятельны (для тех, кто понимает)

все наши глупости и мелкие злодейства

на фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Мы будем счастливы (благодаренье снимку!).

Пусть жизнь короткая проносится и тает.

На веки вечные мы все теперь в обнимку

на фоне Пушкина! И птичка вылетает.

Батальное полотно

Сумерки. Природа. Флейты голос нервный. Позднее катанье.

На передней лошади едет император в голубом кафтане.

Серая кобыла с карими глазами, с челкой вороною.

Красная попона. Крылья за спиною, как перед войною.

Вслед за императором едут генералы, генералы свиты,

славою увиты, шрамами покрыты, только не убиты.

Следом – дуэлянты, флигель-адъютанты. Блещут эполеты.

Все они красавцы, все они таланты, все они поэты.

Всё слабее звуки прежних клавесинов, голоса былые.

Только топот мерный, флейты голос нервный да надежды злые.

Всё слабее запах очага и дыма, молока и хлеба.

Где-то под ногами да над головами – лишь земля и небо.

Заезжий музыкант

Оле

Заезжий музыкант целуется с трубою.

Пассажи по утрам, так просто, ни о чем.

Он любит не тебя, опомнись, Бог с тобою,

прижмись ко мне плечом! Прижмись ко мне плечом!

Живет он третий день в гостинице районной,

где койка у окна – всего лишь по рублю,

и на своей трубе, как чайник, раскаленной

вздыхает тяжело… А я тебя люблю.

Ты слушаешь его задумчиво и кротко,

как пенье соловья, как дождь и как прибой.

Его большой трубы простуженная глотка

отчаянно хрипит: труба, трубы, трубой.

Трубач играет гимн, трубач потеет в гамме,

трубач хрипит свое и кашляет, хрипя…

Но словно лик судьбы он весь в оконной раме,

да любит не тебя… А я люблю тебя.

Дождусь я лучших дней и новый плащ надену,

чтоб пред тобой проплыть, как поздний лист, кружа…

Не многого ль хочу, всему давая цену?

Не сладко ль я живу, тобой лишь дорожа?

Тебя не соблазнить ни платьями, ни снедью:

заезжий музыкант играет на трубе!

Что мир весь рядом с ней, с ее горячей медью?..

Судьба, судьбы, судьбе, судьбою, о судьбе…

Я пишу исторический роман

В. Аксенову

В склянке темного стекла

из-под импортного пива

роза красная цвела

гордо и неторопливо.

Исторический роман

сочинял я понемногу,

пробиваясь, как в туман,

от пролога к эпилогу.

Были дали голубы,

было вымысла в избытке,

и из собственной судьбы

я выдергивал по нитке.

В путь героев снаряжал,

наводил о прошлом справки

и поручиком в отставке

сам себя воображал.