Когда Лоуренс ушел, он поднялся наверх. В ящике стола в спальне, среди вороха старых записных книжек, заполненных напыщенными стишками, он нашел небольшую книжицу в переплете из кожзаменителя, 250 разлинованных пустых страниц, рождественский подарок от какого-то доброхота. Он принес ее на кухонный стол. В последнее время, до возвращения Лоуренса, он редко бывал дома по вечерам – то ужинал у друзей, то выступал допоздна в чайной. Словно гонг, в который ударили несколько минут назад, а он продолжал издавать гулкое эхо, его голова полнилась голосами. Он слышал не только голос Лоуренса, но и целый сонм спутавшихся разговоров, громких и споривших, какофонию рассуждений, страшных предсказаний, прославлений и злобных стенаний. Его жизнь утекала от него ручейками. События трех последних недель уже таяли или полностью растворились в тумане. Он должен был заставить себя ухватить хоть что-то из них, хотя бы крупицы, а иначе какой смысл переживать эти события! Что он и люди, с кем он недавно встречался, думали, чувствовали, читали, смотрели или обсуждали. Говорили про частную и общественную жизнь. Но не про его поражения, его огорчения и его мечты. Не про погоду, ни слова о зиме, сменявшейся наконец-то весной, не про страх старости и смерти или про ускорение бега времени, или про утраченных богов и пагубах детства. Он помнил лишь людей, с которыми встречался, и то, что они говорили. Он сам будет восполнять пробелы, тратя на это по меньшей мере полчаса в день. Дух эпохи. Будет каждый год начинать новый дневник вне зависимости от того, заполнен ли дневник за год предыдущий. Он мог бы заполнять по три дневника за год. И так двадцать лет, тридцать – если ему особенно повезет. Девяносто томов! Какой грандиозный и вместе с тем простой проект.
Он полтора часа записывал все, что мог вспомнить из рассказа Лоуренса. За какие-то пятнадцать минут он был реабилитирован. Если бы он отложил это занятие хотя бы на неделю, половина деталей забылась бы. Например, как ее указательный палец с накрашенным ногтем дрожал, когда она ткнула им в эмалированную табличку.
Перед его глазами возникла рука над обеденным столом, схватила мужчину за грудки, зажала ткань рубашки в кулак и стала ее трясти. Но на самом деле ничего этого не произошло. В среду он был у Дафны и Питера. В четверг у Хью и Ивонны. Но теперь ему захотелось мысленно пройтись по всем событиям этого года. Он подумал, что было бы неплохо перечислить все мнения и тех, кто их высказывал, где они собирались, сколько выпили, когда разошлись, пьяные и орущие. Но, начав описывать, он хотел только излагать мнения и слышать все голоса в комнате, звучавшие одновременно.