Упрямец Керабан

– Черт возьми! – воскликнул капитан Ярхуд, обращаясь к Скарпанту, который не упустил ни слова из неожиданно возникшего спора. – Это может помешать нашему плану!

– Действительно, – согласился Скарпант. – Упорствуя в своем намерении, этот упрямец проедет через Одессу. И если по пути он решит заключить этот брак!..

– Однако!.. – заговорил еще раз ван Миттен, желая помешать Керабану совершить подобное безумие.

– Оставьте меня, говорю я вам!

– А свадьба вашего племянника Ахмета?

– Как раз о ней и идет речь.

Скарпант отвел Ярхуда в сторону:

– Нельзя терять ни часа!

– Верно, – подтвердил мальтийский капитан, – и завтра утром я отправлюсь в Одессу по адрианопольской железной дороге.

Затем оба заговорщика удалились.

В этот момент господин Керабан резко повернулся к своему слуге.

– Низиб!

– Да, хозяин?

– Следуй за мной в контору!

– В контору, – ответил Низиб.

– И вы тоже, ван Миттен, – прибавил Керабан.

– Я?

– И вы, Бруно.

– Чтобы я…

– Мы отправимся вместе.

– Хм! – промычал Бруно, становясь внимательным.

– Да! Я пригласил вас пообедать в Скутари, – сказал господин Керабан ван Миттену, – и, клянусь Аллахом, вы будете обедать в Скутари… когда мы вернемся!

– Но это будет не так скоро… – улыбнулся голландец, смущенный предложением.

– Даже если это будет через месяц, через год, через десять лет! – отрезал Керабан тоном, не допускавшим ни малейшего возражения. – Но вы приняли приглашение на обед и будете у меня обедать!

– У этого обеда будет время остынуть, – пробормотал Бруно.

– Но позвольте, друг Керабан…

– Я ничего не позволю, ван Миттен. Пошли!

И торговец сделал несколько шагов в глубь площади.

– Невозможно сопротивляться этому дьявольскому человеку! – сказал ван Миттен Бруно.

– Как, хозяин? Вы собираетесь уступить подобному капризу?

– Поскольку я здесь, а не в Роттердаме, Бруно!

– Но…

– И раз я следую за своим другом Керабаном, то и тебе ничего другого не остается, как идти за мной.

– Вот еще осложнение!

– Поехали, – приказал господин Керабан.

Затем, обращаясь в последний раз к начальнику полиции, чья насмешливая улыбка легко могла вывести его из себя, он сказал:

– Я отправляюсь и, вопреки всем вашим постановлениям, доберусь до Скутари, не пересекая Босфора!

– Мне доставит большое удовольствие присутствовать при вашем возвращении из столь занимательного путешествия, – заверил начальник полиции.

– Для меня тоже будет истинной радостью встретиться с вами! – с трудом сдерживая себя, процедил господин Керабан.

– Но я предупреждаю вас, – прибавил начальник полиции, что, если налог будет еще в силе…

– Ну?

– То я не разрешу вам переправиться через Босфор, чтобы вернуться в Константинополь иначе, чем за десять пара с человека.

– Если ваш несправедливый налог будет еще в силе, – ответил господин Керабан тем же тоном, – то я сумею вернуться в Константинополь без того, чтобы вам достался хоть один пара из моего кармана!

После этого, взяв под руку ван Миттена, господин Керабан сделал знак Бруно и Низибу следовать за ними и исчез в толпе, которая криками приветствовала известного сторонника старотурецкой партии, столь упорного в защите своих прав.

В этот миг вдалеке раздался пушечный выстрел. Солнце только что скрылось за горизонтом Мраморного моря. Ежедневный пост был закончен, и верные подданные падишаха могли вознаградить себя за долгое дневное воздержание. Неожиданно, как по мановению жезла некоего мага[67] Константинополь преобразился. Тишина на площади Топ-Хане уступила место крикам радости и удовольствия. Сигареты, чубуки, наргиле зажглись, и воздух наполнился их ароматным дымом. В кофейни сразу же устремились проголодавшиеся и жаждущие посетители. Жаркое разных видов, йогурт[68], каймак[69], кебаб[70], лепешки из баклавы, рисовые биточки, завернутые в виноградные листья, вареная кукуруза, бочонки черных оливок и черной икры, плов с цыплятами, блины с медом, сиропы, шербеты, мороженое, кофе – все, что едят и пьют на Востоке, появилось на столиках в то время, как маленькие лампы, подвешенные на медных спиралях, поднимались и опускались, подергиваемые время от времени хозяевами кофеен. Затем, как по волшебству, старый город и новые кварталы ярко осветились. Мечети Святая София, Сулеймана, султана Ахмета, все религиозные и гражданские строения от Серай-Бурну до холмов Эюпа засверкали многоцветными огнями. Пылающими письменами, от минарета к минарету, были начертаны в темном небе строки Корана. Босфор, изборожденный каиками с причудливо раскачивающимися фонарями, искрился, как если бы в него попадали все звезды с небосвода. Дворцы по его краям, виллы на азиатском и европейском берегах, Скутари, старый Хризополис с домами, расположенными амфитеатром, казались теперь только линиями огней, удваивающимися отражением в воде.

Вдали слышались звуки барабана, лютни, гитары, табурки, ребеля и флейты, сливаясь с монотонным пением вечерних молитв. С верхушек минаретов взывали муэдзины. На трех нотах обращали они к праздничному городу свой последний призыв из одного турецкого и двух арабских слов: «Allah hӕkk kebir!» («Бог, Бог, велик!»)

Глава пятая,