Уральские стихи

Все с пригорка узнавал.

Ну и я старался тоже

По–отцовски у огня.

А другие, помоложе,

Те учились у меня.

Сколько мог, стране на славу,

Переплавил я руды.

Вот и дали мне по праву

Полный отдых за труды.

Вдруг — война! Сидеть в покое?

В бой уходит молодежь…

Нет, брат, время не такое.

Здравствуй, домна! Узнаешь?

И гудит она: — По русым

Узнаю тебя усам;

Ты вручил меня безусым,

А теперь явился сам?

Да, явился! Бросил хату.

Дай–ка руки отогреть.

Полагается солдату

Возле пушки умереть…

Пробивая пикой летку,

Думал только об одном.

А когда я вражью глотку

Залил добрым чугуном,

То весною — не хотите ль? —

Говорят ребята мне:

— Вы теперь, как победитель,

Отдыхать должны вдвойне.

Надо вам пожить в покое,

Славой кончилась война.

Нет, брат, время не такое.

Потеснитесь у горна!

Был в роду я не последним,

Прокалился на огне.

С новым планом пятилетним

Справлюсь я, поверьте мне.

И, как все бойцы в России,

Никогда не изменю

Вместе с вами доброй силе —

Негасимому огню!

1946

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Меня считают маленьким, нестрогим.

Смешно подумать: разве я такой?

Тогда, конечно, многому и многим

Не уместиться под моей рукой.

Тогда к чему мне все эти долины,

Все эти горы, реки и моря?

Я мог бы жить, ни мрамора, ни глины,

Ни руд уральских в руки не беря.

Я мог бы жить, не отливая пушек,

И, позабыв об огненной реке,

Перебирал бы серебро речушек

За горстью горсть, валяясь на песке.

Я мог бы жить…Нов том–то все и дело,

Что я, конечно, вовсе не такой.

Весь этот край, богатый без предела,

Он жив и счастлив под моей рукой.

Но и не гот я, кто глядит с плаката,

Все разгадав и предрешив давно:

Граненый штык, суровый взгляд солдата

Таким я был мгновение одно.

И потому мне свойственны и робость,

И вечная тревога горняка,

И вместе с тем солдатская суровость:

И строгий вид, и взгляд острей штыка.

И тут слезу, что светится в улыбке,

Среди морщинок след свой проложив,

Ты не прими за слабость по ошибке, —

Я просто счастлив оттого, что жив.

Вот я стою на самом гребне ската,

Ломая пласт и пробуя руду,

А ты сумей узнать во мне солдата,

Пробившегося к мирному труду.

1946

* * *

То я смеюсь, то я грущу…

И в самом деле: храбрый малый,

Солдат обстрелянный, бывалый,

Я столько лет тебя ищу.

Душе нельзя угомониться…

Четыре года воевал.

В каких домах не побывал

И у себя и за границей!

Ну что бы взять да и зайти

Вот в этот домик у дороги

И оправдаться на пороге:

Случайно, дескать, по пути.

Присесть у печки, руки грея,

Как после холода атак.

Да, если б можно было так,

То я б нашел тебя скорее.

Ты в этом, может быть, дому…

Я там входил легко как будто.

А здесь не смею почему–то,

И сам не знаю почему.

1947

РЕБЕНОК

Шли двое. Молчали. Сперва

Друг друга плечами касались:

Чем дальше, заметно едва,

Они расходясь, удалялись.

Когда бы дорога была

Немного теснее и уже,

Жена незаметно могла

Касаться молчащего мужа,

Касаться знакомой руки,

Как может коснуться подруга,

Как в этой степи васильки

Касаются молча друг друга.

Он мальчика нес на руках,

Смотрел на дорогу угрюмо

И тоже о тех васильках —

О ласке, о нежности думал.

А мальчик, смеясь, лепетал

И папины трогал погоны,

Потом лепетать перестал

И глянул на маму влюбленно,

Назад потянулся — поймать

За локон ее, не иначе.

И молча подвинулась мать

Навстречу ручонке ребячьей.

А мальчик на папу взглянул

С улыбкой, лукавой как будто,

Обоих к себе притянул

И волосы их перепутал.

Отец улыбнулся: — Терпи! —

И радостно мать засмеялась.

И сразу дорога в степи

Обоим тесней показалась.

1947

ВЕЧЕРОМ

Что у нас на улице хорошего?

Многим не видать издалека…

Возле сквера, инеем обросшего,

Первый лед ребячьего катка,

Пруд лежит заснеженной равниною,

Где зима дорожкой ледяной

Сторону заводскую старинную

Связывает с новой стороной.

Рудниками, домнами, мартенами

Начиналась улица моя.

На снегу, за каменными стенами,

Розовеют отблески литья.

Но зато в тени вечерней синие,

Необычно свежие снега.

Огоньки колеблются на линии,

И взлетает молнией дуга.

Что со мной? Как никогда, нигде еще,

Хочется промчаться по катку,

Улыбнуться незнакомой девушке,

Низко поклониться старику.

И пойти за детскою коляскою,

С малышом чужим поговорить —

Самой неожиданною ласкою

Всех, кого встречаю, одарить.

А по небу зимнему, играючи,

Вспыхивают отблески огня…

В белой шубке, в белой шапке заячьей,

Посмотрев с улыбкой на меня,

Из калитки выбежала женщина,

Промелькнула к пруду, под уклон…

Хвойными гирляндами увенчана

Белизна незыблемых колонн.

И опять гляжу я с увлечением:

За санями гонится малыш,

В отдаленье с позднего учения

Полк идет, и слышно пенье лыж.

Слышен гром какой–то, и, конечно, я

Вспоминаю, что там, в стороне…

Под окном знакомым баба снежная…

Почему темно в моем окне?

Но пошел и перестал я хмуриться:

В комнате у синего окна,

Чтоб ясней угадывалась улица,

Притаились дочка и жена.

— Здравствуй, папа! Я тебя заметила,

Только ты поднялся на крыльцо. —

И, огня не зажигая, медленно

Наклонил я к девочке лицо.

И, любовь почувствовав дочернюю,

О недавних бедах вспомнил я.

Но спокойно огоньки вечерние

Зажигает улица моя.

Вспоминаю флаг над новой крышею,

Полк на лыжах двинулся в поход.

Гул машин теперь яснее слышу я:

Там, за перелеском, наш завод.

Пусть никто сегодня не волнуется,

Пусть не забывают: мы сильны