Уранотипия

Он привык к тому восторгу, который доставляет глоток воды среди зноя, а вкус вина, легкий дурман от него, казался приметой детства. Хотя как раз арабы придумали слово «алкоголь». Арабы тут были подданными турок, но сама природа принадлежала им, как она принадлежала раньше изгнанным евреям.

Меж тем Моруа читал книгу из русской жизни. Книгу написал немец, живший в России, — по крайней мере так значилось в предисловии. Это был роман, полный страстей, и рассказывал он о часовщике-турке, поехавшем служить русскому царю. Было у турка три шубы, потому что его предупредили, что русское лето хуже турецкой зимы. Предупредили его также, что у русских всего по три, потому что они почитают Троицу, а летом у них три праздника. Это три Спаса, каждый из которых наполнен особым смыслом.

И действительно, лето кончалось, и был турку явлен Медовый спас. Тогда турок надел первую шубу, самую холодную. За первым праздником пришел Яблочный спас, и тогда турок надел вторую. Наконец пришел Ореховый спас, и турок надел третью шубу, но все равно не согрелся.

Согрелся он в постели царицы, которая положила глаз на молодого красавца. Так сошлись южный зной и жар русской печи. Тут время остановилось, как всегда бывает в любовных романах, прежде чем все завертится снова. Но русский царь, что утром до завтрака смотрел, как рубят головы, прознал об их связи, и турок бежал из Московии.

Моруа подозревал, что с сюжетом что-то не так, но ему были важны детали. Он выписал в книжечку названия — Медовый спас, Спас яблочный и Спас ореховый, и подумал, что этим можно блеснуть в разговоре с русским топографом.

Несмотря на свою наивность, роман капитану Моруа нравился. Нравилась ему мысль о том, что на Руси полагается ходить в трех шубах, и то, что русские женщины любят турок, в которых сохраняется жар родного солнца, и то, что в романе было множество деталей — вроде русских храмов, на которых днем и ночью гремят колокола, и что время в России течет то взад, то вперед, и что русские считают себя жителями третьего Рима, который наследует Константинополю, а Константинополь в свою очередь наследует Риму на берегах Тибра. Обычно, произведя этот счет, русские спохватывались и говорили, что все это не так важно, потому что по-настоящему Москва наследует другому вечному городу, в центре которого сейчас сидел капитан Моруа, тоскуя по французскому вину.

Он перелистывал страницы, русская царица заламывала руки, и груди ее тряслись от желания (тут немецкий автор был особенно подробен), турецкий часовщик спускался по связанным простыням с кремлевской стены к реке, где его ждал утлый челн, а царь грозил ему из окна топором.

Этот челн нес турка по Волге, где его укрывали от царской погони единоверцы, но самым интересным для капитана Моруа оставались те вставки, где автор описывал копию Иерусалима, который построил русский царь (видимо, после того, как насытился видом отрубленных голов и позавтракав).

Русский Иерусалим стоял в ледяной пустыне, и местный хамсин, за неимением песка, обсыпал обетованный город колючим снегом. Русский Кедрон замерз, русский Иордан покрылся льдом, Хермон и Фавор были запорошены белым, и царь, за недостижимостью турка, заносил топор над головой своей жены. Так было принято в далекой стране в те годы.

С деталями надо было быть осторожнее, потому что немцам веры не было, они вечно соперничают с русскими и поэтому так друг на друга похожи.

Впрочем, французские литераторы тоже доверия не вызывали. Моруа читал роман, писанный французом про молодого оборванца, что бежал из монастыря, пристал к солдатам и за геройство в битве со шведами царь сделал его дворянином. Но молодой повеса тут же сошелся с женой царя, и тот решил отрубить ему голову. Спасло молодого повесу то, что царь утонул во время наводнения. Подробные описания страсти, смятых простыней, криков и пряток за портьерой капитан Моруа пропускал. Но автор, помимо любви, был любителем птиц и так же детально, как соединение человеческих тел, описывал жизнь птиц далекой страны — орлов, ястребов, куропаток, голубей и тетеревов. Это был неполный список, но капитан увлекся и стал запоминать их повадки. О птицах родной страны он давно забыл, а вот эти птицы его занимали.

Это было лучше, чем истории о башибузуках, и минаретах, и любви к прекрасной турчанке, которая, разумеется, попадает на невольничий рынок, а оттуда — в гарем. Конечно, она погибает в конце от страсти, освобождая влюбленного европейца от обязательств. Таких романов Моруа прочитал тоже несколько.

Со странным аппаратом, что привезли русские, дело было устроено, теперь предстояло выяснить, что за алхимик явился на Святой земле. Кажется, он тоже явился из России. В алхимию Моруа не верил, но верил в ее идею, что заставляет людей совершать безумства.

Он помнил старую притчу, хорошо описывающую отношения людей с золотом.