Урановый рудник

Савел, если на то пошло, тоже не верил — ни собственным ушам, ни Свисту, который зачем-то — спьяну, что ли? — рассказывал небылицы. Насколько Савел знал лейтенанта Петрова, тот большую часть суток был не в состоянии средь бела дня попасть струей в дырку сортира, а не то что в темноте, на предельной для «Макарова» дистанции всадить три пули в бегущего через густой кустарник человека.

Мысль о том, что Свист пьян, очевидно, пришла в голову и Кончару. Он неожиданно легко вскочил со стула, обогнул стол и навис над испуганно отшатнувшимся Свистом.

— А ну, дыхни!

Свист послушно выдохнул прямо ему в лицо.

— Черт, — сказал Кончар, — трезвый! И зрачки нормальные… Так, говоришь, Петров?

— Петров.

— Из «Макарова»?

— Из него, эту пукалку ни с чем не спутаешь, я их за свою жизнь досыта наслушался.

— В темноте, в бегущего, с двадцати метров?

— С двадцати пяти. Ага. Я же говорю, подфартило. Такой фарт раз в жизни выпадает, если бы он в это время в очко играл, миллионером мог бы стать за полчаса…

— Нет, Свист, — отходя к окну и становясь спиной к комнате, задумчиво проговорил Кончар, — такого фарта на свете не бывает. Одна — это еще куда ни шло, но три… Нет! Либо этот Петров очень хитро закручен и все это время просто водил нас за нос, либо…

Он осекся на середине фразы, подвесив ее конец в воздухе. Свист, похоже, этого даже не заметил, занятый собственными переживаниями; Савел же, напротив, заметил и оценил недосказанность очень хорошо. Он словно наяву услышал глухой голос Кончара, договаривающий неоконченную фразу: «…либо ему помог кто-то, кто сильнее меня и кому я уже порядком надоел».

На эту же мысль прямо-таки наталкивало странное поведение бородатого советника Патриарха, Холмогорова, который вдруг, ни с того ни с сего дал участковому такого тычка, что тот не сумел устоять на ногах. Ведь образованный, интеллигентный человек, духовное лицо, советник самого, понимаете ли, Патриарха! С чего это его вдруг потянуло руки распускать? Он что, не знает, что до мента пальцем дотронуться — это уже, как минимум, административный арест, если не полновесный срок?

Тут, если приглядеться, вырисовывалась любопытная цепочка. Непонятно было, с чего вдруг Холмогоров полез толкаться, но, если бы не полез, выпущенная Голливудом пуля попала бы не в забор, а прямиком участковому в башку и разнесла бы ее, эту башку, к чертовой бабушке. А если бы участковый был убит, то стрелять в Голливуда, да еще так неправдоподобно метко, было бы некому, и Голливуд сейчас сидел бы рядом со Свистом на табуретке и получал бы от Кончара отеческий нагоняй за то, что случайно подпалил дом, и за то, что участкового грохнули на месте, а не привели живьем…

Выходит, все сложилось бы совсем иначе, если бы бородатый советник не спас участкового от верной смерти. А почему он его спас-то? Кто его надоумил пихнуть этого мента в грудь за мгновение до того, как винтовочная пуля должна была выбить из его головы мозги? Ну, кто?

Если бы задать этот вопрос, скажем, попу, который сидел тут же, двумя этажами ниже, в подвале, тот ответил бы на него очень просто, одним коротеньким словом из трех букв — не тем, которым так часто пользовались в лагере все от мала до велика, а тем, которым, наоборот, не пользовались никогда. Слово это было — Бог, и Савел побаивался произносить его даже мысленно. А ну, как он все-таки существует? А ну, как услышит, да приставит ладонь козырьком к мохнатым седым бровям, да посмотрит со своего облака (или где он там сидит) вниз, на грешную землю? Кто это, скажет, меня всуе поминает? Ага, вот он, беглый прапор по кличке Савел, грешник закоренелый, нераскаянный, и с ним еще таких же без малого двести душ! Ох и нагрешили же они, ох и напакостили! А не взять ли их, паршивцев, к ногтю, чтоб неповадно было? И возьмет — что ему стоит-то?

Бросив осторожный взгляд на Кончара, Савел с замиранием сердца понял, что хозяина одолевают примерно такие же мысли. Это уже было совсем скверно, хуже некуда, хоть ты вовсе из лагеря беги. Да только куда бежать-то?

— Поговорить надо, Савел, — как-то устало, будто приболел невзначай, сказал хозяин.

— А с этим чего? — спросил Савел, кивнув на забытого Кончаром Свиста.

Свист вскинул голову и преданно, по-собачьи заглянул хозяину в лицо.

— Кончить бы тебя надо, — со странной печалью в голосе сказал ему Кончар, — да жалко дурака. Тем более каждый человек сейчас на счету. Иди, пока я не передумал, и в другой раз думай головой, а не… ну, сам знаешь чем. Наказание тебе — месяц на хлебе и воде, две недели без курева и два месяца без бабы. Запомнил? Проваливай!

— Вот что, Савел, — продолжал он, когда Свист, бормоча несвязные благодарности, выкатился из кабинета, — дела наши плохи. Молчи, не перебивай. Уж если Петров… — Он снова не договорил, махнул рукой, и снова Савел понял его без слов, потому что сам думал о том же. — Обкладывают нас со всех сторон и, чует мое сердце, скоро совсем придушат. Черт! Оружие-то Свист, поди, не принес?

— Свое принес, — сказал Савел.