Урановый рудник

Он чиркнул колесиком зажигалки — зажигалка, кстати, была Свистовой работы, он их наделал на весь лагерь, да еще и с запасом, такой был рукастый — и закурил, окутавшись облачком душистого дыма. Савел в своем углу потихоньку перевел дыхание, про себя радуясь тому, что у Свиста хватило ума отказаться от угощения. Был у Кончара такой трюк, один из самых любимых, — предлагать допрашиваемому сигарету и смотреть, как тот себя поведет. Если допрашиваемый был дурак и сигарету брал, Кончар отдавал ее без звука и даже зажигалку подносил. А потом…

Пару раз Савелу довелось увидеть это самое «потом». Потом пудовый кулачище Кончара без предупреждения со страшной силой врезался точнехонько в сигарету, и болван, которому вздумалось побаловаться дорогим Кончаровым табачком, вмиг проглатывал этот самый табачок вместе с бумагой, фильтром, тлеющим угольком и собственными зубами в придачу. Бил Кончар вполсилы, чтобы ненароком не убить и не покалечить — выбитые зубы в счет не шли, — но этого хватало вполне: те, кого после такого разговора не отправляли в яму, курить бросали раз и навсегда.

То ли Свист об этом знал, то ли почувствовал, что в его положении роскошествовать не приходится, то ли просто не отдышался еще после двадцатикилометровой прогулки с трупом на плечах и потому было ему не до курева, — как бы то ни было, зубы свои он сберег, по крайней мере до следующего раза.

— Ну? — сказал Кончар, легонько постукивая по краешку стола ногтями свободной руки.

— Так чего… — Свист вздохнул. — Промашка вышла.

— Это я уже понял, — терпеливо произнес Кончар. — Как было-то?

— Да как… Да я ума не приложу, как это Голливуд промазать ухитрился! Стояли они прямо против огня, и расстояние было — ну, метров двадцать, от силы двадцать пять… Да плюс ночная оптика. Это ж все равно что букашку к ногтю взять. И — мимо, блин!

— Погоди, — нахмурился Кончар. — Давай-ка, братец, по порядку, а то я что-то не пойму ни черта. Огонь какой-то… Почему огонь, откуда огонь? И почему, скажи на милость, вы стрельбу затеяли, когда вам велено было живым его привести?

— Так это, как его… Ну, пришли мы его брать, как положено, затемно. Видим — изба настежь, внутри свет горит. Ну, заходим. Лампа керосиновая на столе, рядом — башка лисья на блюде, и пельмень в зубах торчит…

— Пельмень? — удивился Кончар и через голову Свиста бросил недоумевающий взгляд в угол, на Савела. Савел похолодел и перестал дышать.

— Ну, в натуре, пельмень. Что я, пельменей не знаю?

— Ладно, — проворчал Кончар, бросив на Савела еще один взгляд и едва заметно, но с явной укоризной покачав головой, — хрен с ним, с пельменем, дальше давай.

— Ну, дальше… Дальше видим — нету его! На столе стакан, бутылка опрокинутая, весь стол мокрый, пол тоже, и самогонкой прет, аж дух захватывает. Видно, сел, ментяра, ужинать, горючки себе нацедил, хотел закусить, а там… это.

Савел совсем скукожился у себя в углу, но Кончар на него даже не взглянул.

— Ну, он, видать, с перепугу когти и рванул, — потихоньку воодушевляясь, продолжал Свист. — Китель на гвозде висит, фуражка — словом, как был, так и дернул куда глаза глядят. Голливуд, значит, мне базарит: обгадился, базарит, мусорюга, в сортир побежал, а может, под куст. Ничего, базарит, придет, никуда не денется. Дерьмо из шкертов вытряхнет и придет, куда ему еще идти-то? А не придет, так в управу заглянем, там он, значит, негде ему больше хорониться.

— Ясно, ясно, — нетерпеливо, сквозь зубы сказал Кончар и резко, глубоко затянулся табачным дымом. — Дальше что?

— Дальше… Дальше у нас непонятка вышла, — неохотно признался Свист. — Голливуд, он ведь привык с «калашом» ходить, а тут — «весло», винтарь то есть. А он же, сучара, вон на сколько автомата длиннее! Короче, Голливуд эту хреновину по привычке на шею повесил, поперек груди — ну, как автомат. И вот, значит, поворачивается он и цепляет прикладом эту гребаную лампу. Ну, тут и покатило: лампа — дзинь, керосин — пых, а тут как раз и самогонка… Крепкая, наверное, была, никак не меньше семидесяти оборотов… Короче, такое западло! Пыхнуло, что твой порох, еле выскочить успели. Я ему, уроду этому, базарю: чего ты, сука, наделал-то, чего, гнида, натворил?

Ну, а он мне натурально: все путем, братан, так даже лучше. На огонь-то он и без штанов прибежит, и с полными штанами — добро свое выручать. Ну, понятно, должен же он что-то говорить, не назад же с пустыми руками идти… Короче, бакланит, мы его тут, на пожаре, втихую прихватим либо сразу после, как все разойдутся.