Урановый рудник

Эффект, произведенный этим невинным вопросом, лишь укрепил его подозрения. Мужчина, к которому он обратился, шарахнулся от него, как извозчичья лошадь от парового автомобиля, и, невнятно буркнув: «А я почем знаю?» — бочком подался в сторону и затерялся в толпе. Не рискуя больше пытать счастья с мужчинами, Холмогоров решил побеседовать с какой-нибудь богомольной старушкой, выделив ее из общей массы поселян по платку на голове и особому выражению лица. Однако из этой затеи тоже ничего не вышло: под взглядом Алексея Андреевича мелкие группки зевак дробились на составные части, таяли и исчезали. Люди отводили глаза, отворачивали лица и старались как-нибудь незаметно, не привлекая к себе внимания, убраться подальше от ищущего взгляда приезжего. Несомненно, аборигены приняли Холмогорова за коллегу отца Михаила, и их странное поведение при виде человека, которого они считали священником, прямо указывало на нечистую совесть. Попытавшись представить себе, что могло заставить население целого поселка мучиться угрызениями совести, Холмогоров испугался.

Тут его крепко ухватили сзади за рукав. Алексей Андреевич круто обернулся, вздрогнув от неожиданности, но оказалось, что это всего-навсего Завальнюк.

— Я тут побеседовал с участковым, — сказал заготовитель, утирая потный лоб несвежим носовым платком. — Перегаром от него разит на всю пристань, но это так, между прочим. Плохи ваши дела, Алексей Андреевич!

— Это в каком же смысле? — спросил Холмогоров, который уже и сам догадался, что дела плохи, но еще не разобрался, насколько именно.

— Церковь сгорела неделю назад, — сообщил Завальнюк, — а на следующий день священник, отец Михаил, пропал, как в воду канул.

Холмогоров обвел взглядом берег реки, и ему показалось, что неосязаемая полупрозрачная пленка неведомого зла, куполом накрывшая поселок, одним резким скачком надвинулась вплотную и сгустилась, заставив помутнеть яркий солнечный свет.

Глава 4

— Вот, значит, как, — раздумчиво произнес приходской священник поселка Сплавное отец Михаил, глядя в затянутые мутной смертной поволокой лисьи глаза. — Вот так вот, да? Ладно! Это мы, по крайней мере, понимаем.

Он шагнул вперед, внимательно глядя под ноги, дабы невзначай не наступить грязным сапогом на икону, протянул руку и взялся за неровную четырехугольную шляпку старинного кованого гвоздя, коим мертвая лисья голова была приколочена к киоту и сквозь киот к бревенчатой стене дома. Гвоздь был ржавый, шероховатый, довольно толстый и наверняка очень длинный. Он сидел в стене мертво, будто и не гвоздь это был, а диковинный железный сучок, составляющий с бревном единое целое, и даже не шатался.

— Ладно, — не слыша собственного голоса из-за внезапно начавшегося звона в ушах, сквозь зубы повторил отец Михаил и, половчее ухватившись за шляпку гвоздя, потянул что было сил.

Коротко затрещала, расходясь под мышкой по шву, ветхая ткань старого подрясника, сухое дерево издало протяжный, скребущий по нервам скрип, нехотя отпуская вбитое в него ржавое стальное острие, и отец Михаил, с трудом устояв на ногах, отлетел на середину комнаты, держа в руках мертвую лисью голову, насквозь пробитую окровавленным гвоздем.

Засунув этот жуткий сувенир в старый полиэтиленовый пакет с рекламой шотландского виски, батюшка положил его на подоконник, а затем собрал и аккуратно расставил в киоте сброшенные на пол иконы. В шкафчике, где отец Михаил за неимением более подходящего места хранил то, что про себя именовал своими орудиями труда, незваные гости не похозяйничали. Все было на месте — и кадило, и сосуд со святой водой, и все прочее, что необходимо для обряда освящения. Покончив с приготовлениями, батюшка трижды прочел «Отче наш» для восстановления мира в душе и отвращения оной от греховных помыслов, после чего обстоятельно, без суеты и спешки, заново освятил свое жилище и оскверненный киот.

Когда обряд завершился, греховные помыслы вернулись и принялись с удвоенной силой одолевать отца Михаила. Стараясь держать себя в руках и не пороть горячку, батюшка совлек с себя скуфью и подрясник и открыл старый, сплошь источенный жучками, уродливый и неуклюжий платяной шкаф, доставшийся ему вместе с домом от прежних владельцев. Из шкафа он извлек легкий джемпер и видавшую виды, по случаю перекупленную у проезжих геологов брезентовую ветровку, надевавшуюся через голову и имевшую у горла специальный клапан, который в застегнутом виде не пропускал за пазуху ни дождь, ни ветер, ни вездесущий таежный гнус.

Подходящего головного убора в гардеробе отца Михаила не было, и он ничтоже сумняшеся разорвал старую солдатскую рубашку, соорудив из нее некое подобие головного платка — банданы. На миг его одолело сомнение, пристойно ли приходскому священнику разгуливать по округе в таком богопротивном обличье, но, с другой стороны, не в скуфье же ему идти!