Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Пасмурно, блекло сегодня, но Хрисанфу Мефодьевичу настроение погода пока не портит. Когда он сюда попадал, Обь его завораживала. Ветла и тальник — властелины обских прибрежных зарослей. Другим кустарникам и деревьям трудно с ними соперничать. Но сильные побеждают и тут. Вон большие рябины склонились под тяжестью гроздей. Значит, быть соболю нынче в тайге. Вон шиповник вымахал метра под три и тоже забрызган весь ягодами. Мясистые, сочные, они мнутся под пальцами. В рот возьмешь — сладко от них и немного шершаво от мохнатых косточек. Осины стоят толстые, как колонны, несущие свод. Они давно обронили свою листву: желто-багровая устлань пестрит под ногами. Мягко шагать по еще неслежалым шуршащим листьям…

Хрисанф Мефодьевич остановился, прижался плечом к губатой коре ветлы. Дерево было кривое и старое, ствол его лопнул и раздвоился. Савушкин запустил руку в трещину, набрал в горсть гнилушек, твердых, как мелкие угольки, поднес их к лицу. Пахнуло необъяснимым, но очень родным. У каждого дерева свой запах. Хорошо!

Но откуда тоска подступила и властно схватила за сердце? Что за струна натянулась? Какие заботы остановили Савушкина в этом осеннем, шумящем лесу? А вспомнил, подумал о близкой зиме, о белой равнине, о старом коняге Соловом… Сани, тулуп и душистое, мягкое сено в розвальнях! Представил себе: снега кругом голубые и дали обозримы насквозь. Белым увиты деревья, стога и кусты. Белым кидает Соловый в лицо. Пылью кружится поземка — метет, струится по равнине…

Да, привиделось зимнее, близкое. А вокруг были жухлые травы, голь осин и рыжие шубы еще не раздетых берез.

Звала, манила Хрисанфа Мефодьевича тайга, укромное зимовье на яру маловодного Чузика. Манила охота — в который уж раз за всю его жизнь…

Урманы Нарыма

Глава первая

1

Четвертые сутки диспетчер кормил посулами, что-де вертолет будет утром часам к одиннадцати, но таял декабрьский день, и Михаил Савушкин опять набирался терпения и ждал. А день наступающий вновь кроился по-прежнему: скользило время, синели сумерки, въедалась в сердце тоска ожидания.

Неподалеку от вертолетной площадки, которая принадлежала управлению магистральных нефтепроводов Сибири, был магазин-вагон, где продавались свежие кедровые орехи. Пассажиры набивали карманы золотой россыпью и щелкали до мозолей на языке, черня скорлупой сахарную белизну сугробов.

С отправкой сюда рейса из Парамоновки было что-то неладное. Правда, первые дни все легко сваливалось на дурную погоду. Ветра налетали вдруг, хлестали колючей метелью: выло, трещало, поднимало снега ворохами, заносило по маковки придорожный кустарник, набивало суметы по опушкам лесов. Но метель-таки стихла, небо высинелось, стало тихо и в меру морозно. С легким рокотом понеслась во всех направлениях малая авиация, а долгожданный вертолет нефтепроводчиков так и не появлялся…

Как сладко ложится на душу надежда. Погода — яснее некуда. Снег под ногами поскрипывает, ветерок шаловлив, а небо сине до рези в глазах. В таком небе только бы и летать!

Михаил Савушкин был самым спокойным из всех отлетающих спецрейсом до Парамоновки. На одной из кудринских буровых установок работал он дизелистом, а когда на смену пришли станки с электрическим приводом, освоил газорезку и подумывал стать со временем помощником бурильщика, а там шагнуть и повыше куда.

Томясь сейчас ожиданием, он не роптал. Да и знали о нем тут мало, только то, что рабочий с Кудринских месторождений нефти и газа, свой брат, вахтовик. До этого Михаил изрядно уже намотался в городском аэропорту: пассажиров скопилось — не промешать веслом. Разузнал, где площадка для вертолетов у нефтепроводчиков, сел на такси и без малого через час был здесь. Диспетчера долго упрашивать не пришлось: занес в список.

Нормально поесть было негде, вот и хрумкал сухое печенье, щелкал орехи. Стояла тут столовая, тоже передвижной вагон, но в ней питались рабочие гаража мастерской, охрана складов, словом, все те, кто имел отношение к нефтепроводу. Михаил в столовую раз зашел, увидел красную, тучную повариху с сердитым лицом, услышал, что у нее осталось пять порций налимьей ухи, а возле раздаточного окошка толпился десяток желающих утолить голод. Савушкин скромно покашлял в кулак и вышел. Ничего, перетерпит, перетолчется. Попасть бы скорей в Парамоновку, оттуда в Кудрино, зайти в родительский дом, сесть за стол к самовару и напиться до пота чаю с брусничным вареньем.

Михаил огладил лицо ладонью и почувствовал, что щеки опали и колются щетиной. Сейчас бы стаканчик теплой воды, помазок, мыло, стать перед зеркалом и с наслаждением побриться! Но это уже относилось к таким удовольствиям, о которых и мечтать не стоит. Ждать он умеет — дождется, но все-таки скверно, когда нет порядка. Вон тут сколько руководящих людей, все на постах, все ответственные, с большими окладами. А суетятся, толкаются, только ни на волос проку. Впрочем и у них, в конторе разведочного бурения, тоже хватает всяческой неразберихи. Когда плохо дела идут, отец его говорит: в постромках запутались…