Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Медвежину он посолил, как положено, свернул, заморозил, и она всю зиму пролежала на чердаке. А весной, как вошло тепло в полную силу, Хрисанф Мефодьевич ее начал выделывать. Жена Марья тогда недели две тошнотой мучилась, как при беременности с ней раньше бывало, потому что такая густопсовая вонь стояла, что просто невыносимо. Он шкуру квасил в специальной барде, мыл, полоскал, сушил, мял и строгал — от тяжких этих трудов с лица осунулся, живот у него подтянуло, потовой солью рубаха выбелилась, словом, измучился человек. Зато уж, когда работу довел до конца, сам в ликование пришел и других удивил: шкура медведя была отмездренная, мягкая, сысподу белая, а ворс — и серебром-то брызжет, и золотом отливает, и вороновым крылом.

— Хороша ли, сынок? — спрашивал Михаила.

— Слов нет, батя, как замечательна! — восхищался сын.

— Жениться надумал?

— Да есть у меня подруга одна…

— Двух и не надо! — озоровато глядел Хрисанф Мефодьевич на чадо свое единственным зрячим глазом.

— Есть-то есть, — вздыхал Михаил, — только узел придется рубить.

— Замужняя, что ли?

— Замужняя…

Хрисанф Мефодьевич долго и грустно молчал, отвернув лицо. Потом вымолвил тихо:

— Вот что, ты про то матке пока ни гу-гу. Но поезжай к Александру в село под городом Омском, где он живет и в клетках зверушек выращивает. Посмотри, ладно ли у него дела и житуха идут. Заодно укор ему передашь от родителей, что забыл — два года уж глаз не кажет. Как женился, так и испортился, не вспомнит лишний разок, что есть у него мать с отцом на свете. Съезди, дружок…

— Не за тем ты меня посылаешь, отец, — потупился Михаил.

— И правда! — обрадовался догадливости младшего сына Хрисанф Мефодьевич. — Сашка-то тоже на разведенке женился. А ты, видишь ли, по его стопам хочешь пойти. Вот и ступай, дружок, приглядись к опыту старшего брата по-родственному. Денег-то на дорогу дать?

Михаил от удивления даже присел, а то все стоя отцовы слова слушал.

— Денег своих полно.

Повидать брата Александра и семью его Михаилу давно хотелось, но в этот раз он бы едва ли поехал, не подтолкни отец. И съездил вот, и поглядел. Есть что рассказать отцу с матерью. Добраться бы лишь поскорей, а то затянулась дорога назад, ожидания транспорта истомили…

Так раздумывая, Михаил Савушкин дошел до убродной, засыпанной снегом еле приметной тропы, побрел по ней в собачьих своих унтах к краю поляны, уперся в лесок, вспять повернул и тут услыхал гул вертолета. Ноги сами пустились в бег к посадочной площадке. Бежал, прижимая сумку к левому боку — метров триста одолел махом. Дальше других был, а поспел первым…

2

И домой Михаил не шел, а бежал. Калитку — настежь, на крыльцо — через все ступеньки, двери в избу — на полный распах.

— Здравствуйте!

Выглянула из кухни мать — упрела у жаркой плиты, вытирает о фартук руки, глаза от радости блеском горят.

— Вернулся!

— Ты дома одна?

— Отец немного тебя не дождался, два дня назад укатил в свою дичь-тайгу. Только бы и сидел басурманом в урмане.

— В крови у него, — сказал Михаил.

— Известно. Ловушек наставил — боится, что, если добыча попала, сойки, вороны шкурки попортят… Долго ты ездил, Миша! Или брательник с невесткой не отпускали?

— Гнать не гнали, но и держать не держали, — улыбнулся сын, вскидывая глаза на мать. — Вы с отцом о них зря беспокоитесь. Живут, как им хочется, в полном, как говорят, достатке. Приветы передают, а вот приехать сюда не обещали.

— Все на юг да на юг! — поняла его мать с полуслова. — На кой им наш север сдался! Писал Александр, что родня у нее где-то там, в Крыму, что ли, дом почти у самого моря, сад, а в саду виноград. Конечно, там и теплее, и слаще, ни болот, ни проклятого гнуса. Купайся в море — о бане забудь.

— Я этому не завидую, мама, — твердо ответил Михаил. — Невзгоды готов терпеть, лишь бы в тайге… Пять дней улететь не мог, душой извелся.

— И устал вон как! — Мать посмотрела на сына ласково.

— Ну, на усталь грех в мои годы жаловаться. Всем мужикам на старика Крымова равняться надо. Всегда вспоминаю его слова: «Сто второй год донашиваю и не скриплю!» Смолевый комель, этот дед. И таких дедов по нашим местам еще хватит.

— И тоже старик сдает, — вставила мать. — На ломотье в ногах жалуется, Крымов-то…

Мать умолкла, стала сноровисто передвигать на плите кастрюли и сковороды.

— Щи у тебя вкусно пахнут! — сказал Михаил, чувствуя голодное урчание в желудке.

— Садись скорее, хлеб режь! Щи — какие ты любишь: капуста похрустывает… Картошка есть с мясом, компот… Пойдешь к отцу в зимовье, отдохнешь там как следует.

— Завтра утром отправлюсь к нему.

— На Тигровку сейчас грузовых много ходит: от заносов дорогу ведь тягачами расчищают. И на Осипово, через болота эти клятые, тоже путь добрый есть.

— К отцу, к отцу! И пешком! Надоели машины. — Михаил нарезал хлеба, смел со стола крошки в ладонь, кинул их в рот. — Да, только так, мама: или пешком до зимовья, или на лыжах-подволоках.

— Не ближний свет. Отец на Соловом пять часов едет.

— Одолею. Или я не сибирский мужик!