Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Загукал ворон. Картавый и гулкий голос вещей птицы заставил отыскать ворона взглядом. Он тянул над лесом встречь солнцу — черный, крылатый. Вспомнил, что Хрисанф Мефодьевич недобро отзывался о воронах и воронах, называл их «помойщиками»…

Сзади послышался рокот дизеля — такой знакомый. По звуку Михаил сразу определил, что идет гусеничный транспортный вездеход-тягач. Путник остановился и вскоре увидел тягач, который тянул за собой стальной клин. Подождал. Тягач поравнялся с ним, остановился, из окна высунулось тонкое молодое лицо с аккуратными усиками. Водитель был в шлеме танкиста.

— Далеко шагаешь? Садись! — закричал парень.

— Не! Пешадралом хочу!

— А куда все ж таки?

— До зимовья.

Водитель газ сбавил до малого, рокот стал рокотком.

— Не знаю, как ты, а я есть захотел. Мой отец говорит, что дорожному человеку и жук мясо. Поднимайся ко мне, чаю попьем, термос большой вожу.

Они познакомились. Водитель, Володя Бучельников, оказался осиповским жителем, работал у нефтяников в дорожном участке, а дорога большая была — верст пятьсот приходилось на долю Володи. В зимнее время по здешним зимникам потоком шли грузы на месторождения. А летом тут была топь — тонула и вездеходная техника.

— С весны до осени у нас в основном ремонт, — говорил Володя Бучельников. — Зато в зиму ни выходных, ни проходных. Нынче мороз помогает, спасибо белобородому деду! Да и сами мы постарались. Вторым классом дорога идет, шоферы обижаться стали. Нет, не на то, что ездить им хорошо теперь — промяли, расчистили: во всю ширину полотна два лесовоза с хлыстами расходятся. Сетуют водители на заработки, оплату урезали… Давай еще чаю налью.

— Спасибо — готов. Ну, как там, в Осипове?

— Да все в порядке. Гринашко, Иван Александрович, бразды в кулаке держит. У него дисциплина! Умеет мужик работать. Тридцать тысяч кубов строевого леса вывозит участок с чижапского берега на Чузик. И по каким дорогам! Гринашку хвалю не по-родственному, я ему зять, а по справедливости. Нынче, похоже, осиповцы опять знамена возьмут и премий немало отхватят.

— С Гринашкой отец мой близко давно знаком, — ответил Михаил. — Приглашал в гости меня, отпускника, да я вот к отцу собрался.

— Гринашко теперь дорогой своей занялся. Шоферы у него кое-кто километраж приписывать стали. Собираются с моим отцом все семьдесят с чем-то километров капроновым шнуром вымерять. И вымеряют! Уж больно Иван Александрович порядок и точность любит.

— Приятно было с тобой познакомиться, — сказал Михаил. — Танкистом служил? — Он показал на шлем.

— Так точно. В Германии… С танка сразу на ГТТ пересел. Так ты не поедешь со мной?

— Только пешком! Надо задачу выполнить…

Давно дизелист Савушкин топает по таежной дороге, по зимнику, а полпути еще вряд ли прошел. День дотлевал, близилась ночь. Сначала было темненько, потом, когда звезды повысыпали, сумрак рассеялся, свет стал проливаться на все кругом ровный и мягкий. Дорога, огражденная по сторонам снежными валами, стелилась синеющей, слабо блестевшей лентой. По тем приметам, что звал Михаил, идти оставалось километров пятнадцать.

Михаил ждал появления могучего кедра справа по ходу. И кедр обозначился черным большим пятном. Путник сразу почувствовал в ногах слабость и подумал, что так бывает всегда, когда до цели идти остается немного. И голод к нему подступил — острый, сосущий. Измотала дорога в полсотни-то верст!

Над отцовским зимовьем в ночное небо столбиком поднимался шустрый, с искрами в россыпь, дымок. Прямая стволина трубы возносилась над плоской крышей. Взбрехнула собака и залилась громким лаем. Это Пегий, купленный Хрисанфом Мефодьевичем у староверов в скиту, показывал своему хозяину, что он и как сторож не даром ест хлеб и гложет кости. Отец привык к Пегому, но признается, что не может забыть любимого друга Шарко, убитого на охоте лосем…

Дверь зимовья открылась, слабый свет от керосиновой лампы осветил вход и пропал. Фигура отца стала еле заметной на фоне черной двери.

«Неужто понял чутьем, что это я, стоит и ждет! — с радостным чувством подумал Михаил. — Седой уж и старый, сидеть бы дома, а он все в тайгу убежать норовит!»

Михаил сейчас повторил слова матери. Сам же он чувствовал, что отец иначе не может. Если отнять у него тайгу и ружье, коня и собаку, он наверно зачахнет, будет совсем другим стариком, а не Хрисанфом Мефодьевичем, штатным охотником коопзверопромхоза.

— Сын, это ты? — раздался негромкий голос.

— Я, батя, я! Здорово живем!

— Добрый вечер, кормить нечем!

— Были крошки — съели кошки! Добудем рябка — сварим суп из пупка!

— Ишь ты, шельмец, помнишь старые наши присказки! Ну, проходи! Накормлю, напою и спать уложу.

Из зимовья вкусно пахло.

3

Ликует старик, подумал Михаил об отце, видя, как тот, смеясь и захлебываясь словами, мечет на стол варево-жарево, хлеб, копченых ельцов, клюкву.