Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

— Ехать в болота? К чертям на кулички? Зачем, скажите на милость, такая беда, когда есть теплое море, берег с мелкими камешками, обилие фруктов и… нет комаров! Мне здесь от них тошно, а у вас, говорят, как это?.. продыху нет. Если ваши родители, братики, захотят, то пусть едут на лето в Крым, к моим (она это слово нажатием голоса выделила) родственникам. Я детей своих мучить каким-то Нарымом не дам!

— А вы-то когда-нибудь были в наших краях? — спросил Михаил, испытывая большую неловкость и затаенную обиду: не мог выносить, когда его родной край порицали.

— Не приходилось, к счастью! — еще пуще раздражилась невестка. — Мани — не заманишь.

— Напугал кто-то вас нарымской землей, как чертом, — с усмешкой высказался Савушкин.

— Ваша дыра, вы ее и хвалите, — уже вовсе грубо отрезала невестка. — Кому — Крым, кому — Нарым.

— Конечно, — кивнул Михаил. — Но мы говорим не о том… Вы же вот тоже живете в сибирском селе, хотя и степном. Так наше не хуже этого вашего! Со временем выстроят город Сосновый. Может, слыхали? Даже Москва о нем говорит…

Жена брата перебила:

— Что эти ваши… новые города! Что в них хорошего? Я по молодости, по дурости в свое время хлебнула романтики. В Сибирь меня первый муж заманил, геолог. Аж в Магадан его, сокола, занесло! А я здесь осталась. Вышла вот замуж вторично… Рада, что у Саши профессия не бродячая и, как я говорю, «меховая». И сам он спокойный, покладистый… Мы с ним скоро совсем уедем на юг! — заявила категорично невестка и как бы погладила мужа взглядом.

«Властная и, скорее всего, жестокая женщина!» — подумал о ней Михаил, а вслух произнес, поглядывая на жену брата исподлобья:

— Пропал мужичок! Охотоведу-биологу тесно будет на юге.

— Как это тесно? — вскинула черные брови невестка. — Есть заповедники… В Сухуми питомник, где обезьян содержат.

И тут Михаил не выдержал — засмеялся. И так он смеялся искренне, долго, что слезы выступили. А брат все молчал, поеживаясь, вроде тоже хотел засмеяться и не осмеливался, только улыбочка трогала губы — робкая, жалкая…

И сразу домой захотелось — нет спасу. О Кудрине стало мечтаться, будто было оно за тридевять земель, в непостижимо далеком царстве. Последнюю ночь у брата почти и не спал… Из всех впечатлений ярким пятном осталась звероводческая ферма, куда водил его брат. Норки, лисицы в клетках — потешные, не пугливые. И много их там: польза от этого хозяйства государству большая. Любопытно было Михаилу, как кормят и поят зверушек, как отсаживают молодняк. Об этом стоит отцу рассказать. А больше, пожалуй, и не о чем…

Подумал он так тогда и решил не расстраивать стариков. Матери он почти ничего не открыл, и отцу собирается передать столько же. «Свою семейную жизнь на манер Александра строить не буду. Жену уважай и люби, помогай ей тянуть общую лямку, но чтобы на равных все было, чтобы не стучали тебе каблуком по макушке…»

Перед отпуском Даша зашла к Михаилу в дизельную позвать на обед в столовую. Он кивнул, улыбнулся, вытер ветошью руки и тут же пошел. Даша ему говорила негромко, но с твердостью в голосе:

— Жить с ним не буду. Это уж все, окончательно. Был бы ребенок… Но как вспомню… Родила тогда мертвого… Заплакала, когда мне сказали, слезами вся залилась… А он приехал и усмехается. Чего, говорит, ты, дура, убиваешься? Старики, говорит, в таких случаях так утешались: бог, мол, дал, бог и взял… Была бы я в силах тогда — глаза бы ему повыцарапала, даром что тихая…

Михаил протянул к ней руку, погладил по щеке, просил не расстраиваться и верить, что он будет ждать, пока все это у них не кончится…

Солнце вылупилось из зоревого тумана — неяркое, заспанное и сплюснутое, будто его, как раскаленный кусок металла, только что били молотом на наковальне. Медленно поднимаясь над дальней кромкой тайги, светило становилось все ослепительнее. Михаил всегда радовался, когда заставал этот час пробуждения природы, будь то зимой или летом.

Дорога расчищена, гладкая — хоть на боку катись. Не дольше, наверное, как вчера, тягач протаскивал здесь стальной клин от Кудрина до Тигровки — семьдесят пять километров волок, раздвигал вправо-влево заносы снежные, вон какие буруны наворочал! Дорожникам от нефтяников в зиму работы хватает, особенно после буранов. Прошлые годы из-за дорог были постоянные споры и ругань, склоняли на все лады дорожного мастера Утюжного, который тут не дорогами занимался, не мостами, подъемами, спусками, а мошенничеством. Когда кража мехов в зимовье отца случилась, то следы преступления к Утюжному привели, к спекулянтке Пее-Хомячихе, к другим дельцам. Раскрутили тогда их крепко, судили, да и упрятали, куда следует. С ними и крупное воровство прекратилось, но его батька, Хрисанф Мефодьевич, осторожнее стал, пушнину прямо в зимовье больше не оставляет — прячет где-то в надежном местечке.

В погожие дни мороз на восходе, известно, крепчает. Стало пощипывать щеки и нос. Не пора ли наддать ходу? Михаил побежал трусцой. Скоро волосы взмокли под шапкой, а лицо запылало жаром. Сибиряку да с морозом не справиться!