Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

— Я понимаю. Но зачем на меня было спускать с порога полкана? С первого шага выказывать такой недружелюбный тон? Теперь посудите, Виктор Иванович, как мне работать с ним? Без причины грызть будет, а если причина вдруг? Хана мужику!

— Что предлагаешь?

— В главке, я знаю, скоро будут создаваться новые нефтегазодобывающие управления. Прошу меня направить в одно из них.

Муравленко кивнул, досада стерлась с его лица.

— Это в моей компетенции. Я обещаю… Кстати, Викентий Кузьмич Латунин, первый секретарь обкома партии соседней области, ставит вопрос о создании у них такого управления. Так что готовься, а пока трудись там, где укажут твои непосредственные начальники…

Успокоенный, с раскрепощенной душой, Николай Филиппович вышел из главка. Когда неприятность отринута, настроению возвращено желанное равновесие, то хочется плечом потеснить гору. Но и щелчка бывает достаточно, чтобы вышибить иного человека из этого бодрого состояния. И часто такие щелчки падают непредугаданным градом…

Мержин еще не успел дойти до своего рабочего места, как его догнал сослуживец и, перепуганный насмерть, сообщил:

— На Пунге открытый фонтан, колоссальнейший выброс газа!

Николай Филиппович кинулся выяснять подробности.

Буровики пробурили скважину, обсадили колонкой. Перед сдачей в эксплуатацию скважину промывают. Ее и промыли, но не продули задвижки, осталась вода. А мороз на беду ударил крутой — за сорок. Одна из задвижек треснула, от лудла (есть там такая деталь) оторвало кусок, и газ начал играть — вырвался в это отверстие под давлением сто пятьдесят атмосфер. Вина была не на совести добытчиков, а на совести буровиков, и Мержин срочно позвонил их начальству, сказав:

— У вас открытый фонтан! Принимайте меры!

А Муравленко в известность не поставил, подумал, что достаточно и того, что буровики знают. И попал впросак. Начальник главка вскоре потребовал немедленно явиться к нему.

— Как это так? — строго спросил Муравленко. — Я от других узнаю, что у тебя на Пунге авария!

— Виктор Иванович, не у меня. Мы от буровиков скважину фактически еще не приняли, никакой бумажки о ее сдаче не подписывали.

— Ладно. Срочно лети туда и устраняй аварию…

Мержин хорошо мог представить себе, что значит выброс газа. Газ коварнее нефти, когда он выходит из подчинения. В мыслях ему рисовалась картина страшная, но то, что Николай Филиппович увидел воочию, ошеломило его. От Игрима скважина находилась в тайге, но рев извергающегося газа был слышен от взлетно-посадочной полосы, с расстояния пяти километров.

Явившись на место аварии, Мержин увидел, что сырой газ выбрасывает воду, и она тут же схватывается морозом. Все в тумане, в удушливой сырости. В том направлении, куда ударяла струя, наросла глыба льда. С каждым часом ледяная гора увеличивалась, и вот уже фонтан, разбившись об этот монолит, поворачивает туда, где работают люди. При таком положении всех утешала только одна мысль: спасение, что нет пламени. Вспыхни огонь, и авария усложнится вдесятеро. Пришлось бы тогда вызывать специальную команду и делать взрыв, чтобы оторвать пламя. Подобной аварии в практике Мержина не было. Но вспомнились описания похожих случаев, где говорилось, что и взрыв не всегда помогает…

Ледяная все нарастающая скала мешала нормально работать. Ее разрушали ломами, потому что бульдозером было нельзя: газ мог в любое мгновение вспыхнуть от выхлопной трубы. Накаленный морозом металл срывал с рук кожу. Промозглый воздух перехватывал сбивчивое дыхание.

В зоне струи и того тяжелее было: образовавшийся вакуум буквально затягивал человека. Соблюдали великую предосторожность, иначе любая оплошность могла привести к гибели. О жуткой силе струи можно было судить по тому, как сдирала она с рук верхонки — слоями, волокнами, точно ножом. Верхонок натягивали по пять пар.

С открытым фонтаном газа боролись больше недели. Сколько раз подводили задвижку, массивную, многопудовую, но она отлетала, точно пушинка…

И все же фонтан закрыли! Наступила мертвая тишина после адского воя.

Люди не узнавали себя. У кого онемели зубы, язык и десны от виброзвука. Поднесут ко рту кружку с чаем, а губы как замороженные: глотать тяжело и вкуса язык не чувствует. Другим казалось, что у них шевелятся волосы, шапка сползает, «глаза вразбежку и мозги набекрень».

Теперь, когда джинна снова загнали в бутылку, законопатили в преисподней, можно было дать волю шутке, смеху. И находились, как и всегда, остряки, мастера на забористые словечки, но все равно бравада была натужная, какая-то жеваная.

Тишина и мороз поглощали малейшие звуки. Вскоре площадка на буровой опустела.

С Мержиным дело совсем было худо. До Игрима от буровой он еще держался, а когда из машины вылез, то еле устоял на ногах: они сделались ватные. Заставил себя встряхнуться, что-то даже сказал веселое и повалился на снег, теряя сознание.

«Удар? Или просто обморок?» — спрашивали себя те, кто нес его длинное тело на руках до ближайшей избы.