Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

— Здравствуйте, милые женщины! — поздоровался, улыбнулся начальник орса. Голос носовой, гудящий: и вполголоса говорит, а все равно гулко выходит. Хорошо пел он романс «Гори, гори, моя звезда», из которого больше всего выделял слова: «Ты у меня одна заветная…» — Красиво оформили столовую, не поленились. — Он оглядел помещение, повернувшись на каблуках. — А я сдержал обещание. Вам привезли венгерские яблоки, алжирские апельсины и болгарский компот «Ассорти». Еще колбасу, бочковую селедку. Варите картошки побольше — с селедкой как раз! С картошкой тоже нынче проблемы не будет. У Гринашко в Осипове закупили шестьдесят тонн.

— Только нашей буровой такая фруктовая и колбасная благодать, или всем остальным досталось? — весело спросила Даша.

— Никто не обделен. — Блохин запустил руку в карман дубленки, достал горсть карамели, разделил между Дашей и Алевтиной. — Задабриваю московскими конфетами. А почему? На январь не мог подыскать вам замену на первые две недели. Придется повахтовать еще. Согласны?

— Куда деваться, — отозвалась Щекина, комкая тряпку в руках и вздыхая. — Людей не оставишь голодными.

У Даши настроение упало. Она обещала Михаилу прилететь в Кудрино в свободные от вахты дни, познакомиться наконец-то с его родителями. К Хрисанфу Мефодьевичу в зимовье собралась даже. А как теперь быть? Блохин смотрел на нее выжидательно.

— Будем работать, — сказала Даша, а про себя подумала: «В письме ему все объясню».

Андрей Петрович взглянул на часы, попрощался. Надо было спешить, воспользовавшись вертолетом, на остальные буровые «кусты».

Повара покормили вахтовиков ужином, перемыли посуду, сделали необходимые заготовки назавтра и разошлись. Даша настроилась гладить выстиранные халаты, Алевтина в бане пошла прибирать: на ней лежали еще и такие обязанности. Даша все еще переживала из-за того, что в январе у нее так неожиданно отняли две недели. Водя утюгом по белоснежной ткани, она посте пенно успокоилась. Но тут прибежала взволнованная Алевтина.

— Твой Харин на трубе поскользнулся, упал затылком. Сам подняться не мог, мужики унесли. Зашла бы ты, а?

— Просто ушибся, или покалечился? — спросила тихо Даша.

— Может быть, у него сотрясение мозгов! — сказала Щекина.

— Тогда надо врача. Я-то что могу?

— Ну хоть… покормить его. Он ведь в столовку не ходит, всухомятку питается. Варил бы, да не в чем поди. Свою-то посуду, когда у вас там расплев пошел, он всю на улицу повыбрасывал. Сама видела, как собаки кастрюльки вылизывали!

Даша готова была расплакаться — так ей было не по себе.

— Да что вы мне все это напоминаете? Я ушла, не вернусь. Вам ясно? У нас фельдшерица есть, идите зовите ее. — Говорила и думала о себе: «Холодная, черствая стала. Ничего не осталось в душе у меня к нему. Чужой, даже хуже чужого…» — Как зовут фельдшерицу-то нашу?

— Ольга Федоровна, — ответила притихшая Алевтина.

— За ней уж наверно ушли…

— Там она, там! Я сама в медпункт бегала. — Темные глаза Алевтины сухо вспыхнули на худом лице. Она круто повернулась в узком проходе, зацепила полой шубейки за какой-то ящик, чертыхнулась и бросила на ходу: — Пойду погляжу, чем там делишки пахнут…

— С одной стороны толковая, работящая баба, с другой — сводница, — без обиды сказала вполголоса Даша, когда Алевтина захлопнула дверь. — Пошли сюрпризы предновогодние…

Даша надела пальто, накинула полушалок из козьего пуха и вышла на улицу походить, подышать.

Темное небо было густо пронизано звездами, оттуда текла молочная белизна света. Хорошо бы и новогодняя ночь была вот такой: не буранной, ясной, в меру морозной. Шум буровой, ее обильные электрические огни не манили сейчас Дашу. Она направилась в противоположный край. За ней потянулись собаки, виляя хвостами, тычась ей в руки, колени. И собаки, которых она постоянно поважала, сваливая им остатки обедов и ужинов, не радовали ее, как обычно. Даша прикрикнула и замахнулась. Псы остановились и долго недоуменно смотрели ей вслед.

«В медпункте нет света. Значит, ушла фельдшерица на вызов», — отметила про себя Даша.

Здесь под медицинский пункт отвели белый импортный вагончик, от верха до стен покрытый рифленым цинком. Окна и двери, замки и ручки — все было точно и тонко пригнано, блестело хромировкой и вызывало желание не только любоваться издалека, но и погладить, потрогать. Ждали медика, чтобы он поселился в одной из комнат и начал вести свое полезное дело. Но что-то никто из медицины сюда не спешил. Вагончик не обжитый, постепенно от него начали отнимать ручки, вывинчивать блестящие шурупы. Тогда на двери медпункта кто-то догадливый прибил железяку во всю ширину двери, вогнал пробой и повесил амбарный замок. Странно все это было видеть на красивой двери. Но говорили:

— Вот это по-нашему! Теперь не сорвут, не войдут.