Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

— Ежели привезли, то нас не минуют, — равнодушно ответила Алевтина и продолжала прерванное. — Прошлым летом бежит к нам соседка и в голос: «Беда! Клавка в озере утонула!» У нас на краю села озеро — голубое, широкое… Ну, шли мимо люди и видят: лежат на зеленой травке, у самой воды, Клавкины туфли, косынка и платье. А самой ее нет нигде. Переполох-то и подняли. В сельсовет заявили, в совхоз, участковому. Послали на озеро мужиков с «кошкой» и неводом, те сели в лодки, крючком по дну царапают, невод полощут. С обеда до вечера булькались, и напрасно: не достали утопленницу… К ночи народ разошелся, я плачу. Участковый милиционер меня успокаивает, собирается назавтра водолазов откуда-то вызвать. Ушла я домой сама не своя, внучонка баюкаю, слезу утираю…

— Ох, — тяжело вздыхает сердобольная Даша. — Боль-то какая матери…

— Ночью, в самую темень, дождь ударил, ветер в окно хлобыщет. — Алевтина сложила молитвенно руки, прижала к груди, глаза исподлобья на потолок смотрят. — Я перед утром только заснула, слышу — в дверь тарабанят. Мужика дома не было, вышла в сени, спрашиваю, кого спозарань принесло?.. Матушки — Клавка явилась! В одном купальнике, босиком, волосы мокрые да растрепанные. Узнаю от нее… Ну, купалась на озере днем, а какой-то шофер городской, зеленку на силос возил, подъехал воды в радиатор залить. Позаигрывал с Клавкой, слово за слово у них, позвал покататься, она, сучка, в кабину к нему и запрыгнула, в чем была. Думала, недалеко они, круг дадут и вернутся. А шофер катит все дальше и дальше. Вот уж село другое, к кому-то он там завернул, вино у него оказалось, закуска. С обочины в кусты за селом съехал, костер развел, и пошла у них «свадьба». А там ночь приспела, дождь ливанул… Застряли, конечно, пока трактором машину не выдернули… И наградил же меня господь дочерью! Ничего путевого из нее не получится, — завершила рассказ Алевтина.

Даша облегченно вздохнула: неужели Алевтина умолкла наконец! Как хорошо, когда тихо и можно перебирать в памяти свою жизнь. Вспомнились ей предновогодние дни прошлой зимы. Она тогда напрямую впервые сказала мужу, что жить с ним не будет, что у нее есть друг добрый и нежный, с ним ей легко. Назвала Михаила Савушкина и увидела, как сжались у Харина кулаки, побагровело лицо. Выкрикнул с хрипом: «Я его пришибу!» Высадив дверь плечом, Харин выскочил из балка, поскользнулся, упал, послышался звон металла. У входа в балок стоял лом с приваренным на конце топором. Этим нехитрым приспособлением долбили лед и спрессованный снег у порога столовой и у жилых балков. Даша представила себе дикую сцену и обмерла. Оцепенение длилось недолго. Она потянула с гвоздя полушубок — лопнула вешалка. Одеваться не стала, выбежала на улицу в поварском колпаке и халате. Стужа сизым туманом давила округу. Харин, с ломом в руках, буровил сугробы. И то, что он шел по целику, не по разметенной дорожке, ее успокоило: одумался, дурень, вскипел и остыл. Она догнала, взяла у него лом. Харин обмяк, лицо его покривилось, как перед плачем. С каким-то утробным выдохом он опустился на снег. «А ведь не пьяный, — подумала тогда Даша, а вслух попросила: — Выброси зло из себя, Борис, оно тебе всегда мешало». От дизельной к ним стремительно шагал Михаил. Или случайно увидел, или почувствовал что. Даша стала ему показывать знаками, чтобы не подходил, но Михаил не свернул и вскоре стоял перед ними с выражением скрытой тревоги. «А топор к этому лому приваривал Савушкин!» — подумалось Даше. «Дай-ка сюда, — сказал Михаил и взял у нее лом. — Тяжелая штука для женских рук». Харин все глубже вминался в сугроб, ни на кого не глядел. «Тряпка! — подумала Даша. — А выставлялся когда-то передо мной чуть ли не тигром…» Они направились с Михаилом к столовой. Снег под ногами у них хрустел как-то звонко, певуче…

Алевтина опять завела волынку, досадовала на свою дочь. Даша ее почти и не слушала: у самой душа была через край переполнена.

— Скажи мне, Даха, откуда берутся беспутные женщины? — вопрошала Алевтина уже в пятый раз.

— Откуда? — очнулась Даша. — От беспутных мужчин!

— Не говори наобум, — возразила ей Щекина. — Беспутство, как зло, по свету рассеяно. У всякой бабы своя планида. У тебя ж вот иная судьба, на судьбу моей дочери не похожая!

«Или она мне завидует? Или я в счастье своем уже чужой боли не слышу?»

Повариха подошла к окну, потерла ладонями свои горячие щеки и обрадовалась, увидев, что к столовой идет начальник орса буровиков-нефтяников в Кудрине Блохин.

— Андрей Петрович к нам! Успели прибраться мы с вами, тетя Алевтина.

Алевтина живо схватила тряпку, давай стирать со стола, хотя стол был и так чистый.

Вошел Блохин, моложавый, стройный, с огненно-рыжей бородой, усами «без просеки» — срослись с бородой воедино. Видом Блохин смахивал на бодрого петушка, только шпор ему не хватало. Он был одет в коричневый полушубок простого покроя, с широким белым барашковым воротником. Лет десять тому назад такой полушубок стоил всего ничего, а потом цены на шубы и полушубки «ахнули». Блохин свой «армяк» носил уже много лет с бережностью.