Урманы Нарыма. Роман в двух книгах

Смеркалось быстро, до зимовья было далеко по наметкам Хрисанфа Мефодьевича, и он уже не надеялся, что одолеет оставшийся путь завтра к полудню. Выходило по давно изреченному: «День меркнет ночью, а человек печалью».

Глухое, неистовое раздражение едва утихомирилось в нем, уступив место тягучей тоске. Охотник Савушкин не припомнит, когда с ним бывало такое, чтобы так ощущал он беспомощность, свирепел на себя, на тайгу, на все на свете. Уже не раз помянул лихом сына Михаила, который «в избушке бока пролеживает да книжки читает», хотя сам же и надоумил парня остаться, не увязываться за ним в тайгу. А чем бы помог Михаил, окажись он сегодня рядом? Ну, лыжи отдал бы отцу, сам вброд по снегу — небось, не старик, не так умаялся бы. Еще Соловый бы под приглядом был, когда Хрисанф Мефодьевич пустился, как молодой, по следам диких северных оленей — согжоев. Наверное, так бы и вышло, как теперь думалось охотнику Савушкину. Да, были бы лыжи и коня не угнали бы волки.

Живой ли его Соловый? Или хищники, запалив гоном старого мерина, давно выпустили ему кишки?

Тяжко от дум таких, и нет сил продвигаться к жилью, истаяла удаль, ушла с годами, не стелятся больше версты под ноги: нараскоряку по сугробам приходится лезть, сердце булькает в горле.

По смекалке и опыту прежде все наперед угадывал бывалый таежник. И выходило козырно, почти без проигрыша. А если когда и проигрывал, то не так вот глупо, как получилось нынче.

И принесла же некстати нечистая сила волков! Из Барабииских степей на болота приметелили. Видно, не сладко им там: и скот хорошо остерегают люди, и травят исправно прожорливое зверье — не подобраться спроста, не украсть.

С волками он встречи в этих местах и не чаял. Попадись ему сначала не оленьи следы, а волчьи, уж он бы сообразил, как быть. Не разинул бы рот, не оставил привязанным Солового, вел бы его в поводу или ехал на нем. Оплошал, оплошал…

Появление согжоев тоже было для него непредвиденным. Дикие северные олени прикочевали в кудринские края с васюганских верховьев. Там в тайге нынче шумнее, чем здесь: буровых больше, а значит и грохоту. Взрывы геофизиков по профилям тревожат всякого зверя. Другие охотники передавали, что встречали согжоев в таких местах, где им и быть не положено. Время такое, что и зверь поведение надумал менять, стал приспосабливаться к веку.

Пространство, по которому с утра двигался неторопко Хрисанф Мефодьевич, приподнималось над окрестными болотами, тянулось длинными гривами, поросшими чистым сосняком. Согжоев Савушкин усмотрел издали и остановился. Звери копытили снег, докапываясь до ягеля. Местность, где на этот час оказался охотник, отстояла от зимовья далеко, но была ему хорошо знакома. Осенью, когда в тайге урожай случается на все, он вот в этих борах собирал бруснику. Никто сюда не попадал кроме него, и никто не мог знать поэтому, как здесь было красиво. Темно-бордовые, рубиново-красные ягоды утопали в сплошном ковровокурчавом беломошнике. И бывало, отдыхая на мягкой, шуршащей подстилке, Хрисанф Мефодьевич думал, что лось беломошник не ест, а северный олень только им и питается.

Олени паслись, он видел их, и было до табунка метров триста. Ветерок потягивал слабый и боковой по отношению к собаке, лошади и охотнику. Пегий не чуял зверей, а следов на снегу близко не было. Хрисанф Мефодьевич сообразил, что согжои только что забрели сюда с северной стороны, а сам он идет навстречу им с южной. И вообще снег кругом лежал чистый, ничем не запятнанный.

Савушкин соскользнул с лошади, шепотом подозвал Пегого, и взял его на сворку. Согжои паслись и не замечали присутствия человека. Привязав коня к дереву, как всегда делал он перед скрадом, ткнув легонько собаку в загривок, внушив ей этим давно отработанным жестом, чтобы молчала, не взвизгивала и не взлаивала, охотник стал медленно подползать. Хоронясь за стволами деревьев, Хрисанф Мефодьевич прополз изрядно, а дальше была голея, плешинка без единого кустика, и за нею, у кромки соснового бора паслись олени. Малейший неверный шаг с его стороны — табунок сорвется с места и уйдет, растаяв в синеющем воздухе… Он видел их темные спины, седые бока, тонкие ветви рогов. Стрелять все еще было далеко, но другого не оставалось: голея подойти ближе не даст. Только вспугни — потом не догонишь… Высмотрев пару быков, Хрисанф Мефодьевич пальнул по ним дуплетом поверх хребтов. Один бык припал на задние ноги, но тут же выправился, стал уходить вслед за метнувшимся стадом.

— Задел я его! — обрадовался Савушкин и быстро спустил со сворки собаку.

Пегий пошел наметом. Сам стрелок тоже корячился через сугробы к тому месту, где копались олени… Кровь выплеснулась на снег. Кровь тянулась по следу уходящего подранка. Хрисанф Мефодьевич предположил, что пуля вошла в пах оленя. Рана была глухой, не навылет, потому что кропило с одной стороны.