— Может, я не хочу? Или не могу? — бубнила себе под нос Элина, копаясь в складированных вещах, выискивая нужное. — Или мне трудно. А никто не хочет помочь.
Она старалась любить себя, но уродливая голова комплексов из раза в раз затмевала ее собственную. Просто люби себя, ведь ты такой один! У тебя одного такой набор достоинств, и только у тебя уникальный, только твой набор недостатков и уродств. Уродство и красота — выбирать не приходится, все наше. Остается только полюбить.
— Что, Стриженова уже сама с собой говоришь? Я знала, что ты к этому придешь, — внезапно страшная голова ее комплексов стала головой с фирменными алыми губами и стальным блеском глаз.
— А я, Катя, никогда не знала, что ты станешь такой стервой. Что ревность и зависть сделали с тобой? Да они же изуродовали красивую девушку!
— Это ты мне будешь говорить про уродство и красоту? — фыркнула Стрельцова.
Она собиралась уходить, но встреча с Элиной, похоже, немного сдвинет планы в ее ежедневнике.
— Это какой-то невыносимый бесконечный сериал о самоубийстве, — вздохнула Элина и обхватила голову руками. — Мы ругаемся почти каждый день. К чему это?
— Я с тобой не ругаюсь. Много чести.
Дежавю. Карусель по кругу. Она слышит эти слова без перерыва на рекламную паузу. От Миши, от Катерины, от себя самой…
— Тогда удачного вечера, мисс начальница, — вырвалось у Элины, и она сдавила коробку со шприцами.
— И тебе того же, — раскатистый смех Катерины паучьими лапками пробежался по больничным стенам и вернулся к хозяйке в рот; неизменно алые губы закрылись. — Вам того же, — кивнула на коробку в руках.
— Постой! Ты не знаешь… главврач еще здесь?
— Вроде был у себя, когда я уходила. Тебе он зачем?
— Отпроситься хотела, — отчиталась перед ней Элина, ненавидя себя за это.
Все равно ведь узнает… Какая разница, когда секреты станут явью, если Штирлица все равно будут пытать до победного?
Катерина повела плечом, и уверенный цокот ее каблуков, вторя смеху, затих у выхода из клиники. Элина достала телефон и набрала Диму.
— Я согласна.
— Здорово! Я…
— Прости, мне некогда, надо идти.
Она боялась говорить с ним долго. Это словно долго смотреть на яркий свет — перед глазами начинают плавать цветные пятна.
— Элина, подожди секунду! Я выполнял упражнения, которые ты мне показала. Выучил стих наизусть.
— Ты молодец, — без энтузиазма ответила она, направляясь к кабинету главврача.
— Я тебе зачитаю начало. Слушай. — Мужчина откашлялся и начал читать по памяти. — Загадай меня… Хочу сегодня сбыться… Самым главным… Всем, чем ты захочешь… Летней нежностью, запутавшись в ресницах. Я тебя целую этой ночью.
— Хватит! — неожиданно грубо перебила его девушка; дыхание полыхало удушьем у нее в легких. — Где ты взял это?
— В сети. Ну ладно, созвонимся, Эля.
Голос Димы замолк, и она снова могла дышать. Элина провела языком по губам, чувствуя себя развратницей. Сладко. Словно был этот поцелуй…
— Извините, пожалуйста, — заглянула в кабинет начальства.
— Эля, проходи, — главврач уже был почти у дверей. — Что-то важное хотела?
— Взять за свой счет пятницу, если можно.
— Важное событие? — улыбнулся он.
— Хочу сходить на мюзикл, так давно не была, — смутилась Элина.
— Отпускаю тебя. Развейся.
Она тихонько закрыла за собой дверь и, выдохнув, подняла взгляд на дверную табличку.
Стрельцов В.Н.
Глава шестая
Зима расстилалась белым ковром кристального снега, искрящегося от каждого ласкового прикосновения солнца. Природа дышала изморозью и плевалась снежинками из своих промерзших насквозь легких.
— Зимние курорты мне нравятся больше, — пар дыхания Туманова на миг выпорхнул белокрылой птицей и слился с воздухом. — От солнца и пляжей уже тошнит. Да, Риммка?
— Наверное.
— Плохое настроение?
Она подняла уставший взгляд к небу. Серый небосвод свисал над ними недовольной дряблой кожей старческого лица. Мутная погода, холод, эти толстенные спортивные вещи, лыжи, на которых она не умела и не хотела уметь кататься.
— Под стать погоде, — буркнула девушка, распинывая очередные сугробы снега.
— Да ты всегда как скисшее пирожное. С виду все еще симпатичная, но уже веет душком…
— Видимо, кондитер такой заботливый, — скривилась Римма и, демонстративно оттолкнув его, прошла вперед, с еще большей злостью пиная снег.
В этом сыпучем, хрустящем под подошвами снеге она видела россыпь дурных поступков Туманова, его гнусность, которую выливал ушатом только на нее и только при закрытых дверях. Наступила на очередной сугроб со всей силы, буквально вдавливая ботинок в землю. Это его лицо. А это, вторая нога расплющила сугроб, его самомнение.
— Эй, ну ты как? — ее догнала Алиса, подруга Алекса.
— Скисшее пирожное?
Глаза подруги, выглядывающие из-под высокого ворота куртки, сообщили ей об ее удивлении.
— Выгляжу хорошо, но от меня уже начинает вонять.
— Это он опять придумал? Я не могу сказать этого при Алексе, но, — голос Алисы упал до температуры этого курорта, — твой Дима тот еще придурок. Алекс вечно его защищает.