Урод (СИ)

Она знала, что он медленно переставляет ноги позади нее и дышит недовольством ей в спину. Мороженое осталось чем-то единственно светлым и прохладным в ее жизни на фоне вечно мрачного мужа и кипящих очагов невысказанных слов и не разразившихся скандалов их семейной жизни.

То ли дело Дима… Распускающий ее густые волосы, постоянно стянутые в тугой хвост, оживляющий ее пухлые губы яркой помадой, которые она всегда раздраженно или даже зло поджимает…

— Ты оглохла, Лина? — снова голос Миши, снова готов растерзать ее за что-то.

Элина очнулась от грез о Диме, и миражи красивой и желанной себя в зеркало его квартиры растаяли, оставляя после себя грязный осадок на стеклянном стакане. Продавец третий раз спрашивал ее, что она будет заказывать.

— Простите, ради бога. Шоколадное, с орехами, три шарика. — Она развернулась к мужу, который уже заглядывал под блузку молоденькой девушки, сидящей с подругой напротив. — А ты не мог сделать за меня заказ? Я же сказала, что хочу.

— Тебе надо, ты и заказывай, — донесся ответ откуда-то издалека. Пытаться представить очертания груди этой рыжей было куда боле интересным занятием. — В каких облаках ты витаешь, Лина?

Она молча забрала свое мороженое и двинулась дальше, не чувствуя такого желанного таяния шоколада во рту. Только холод и зубы сводит. Еще орехи колют десны. Вот во что любимый муж превращал даже самые мелкие радости в ее жизни.

Мысли о Диме были тем самым шоколадным ликером, что растекался по языку, играл с ним, дразнил, бросал вызов его скучной повседневности плоских утех. Он был острым, пряным, опьяняющим, дерзким. Она поняла, что уже точно изменила мужу — когда ее душа сделала ставку не на человека, с которым прожила несколько лет.

— О господи, какая ужасная жилетка, — воскликнула она, проходя мимо витрины с распродажей зимней одежды.

— Ну да, — Михаил всмотрелся в ценник, — восемьдесят тысяч.

— Не в этом дело! В такую сумму какая-то фифа оценит жизнь, возможно, не одного животного.

Вздох, которым наградил ее муж, был красноречивее слов. Настолько, что ее мороженое скисло, а орешки на нем почернили. Сам воздух, что он выдохнул, был пропитан презрением к ней.

— Твое презрение отравляет воздух, — прошептала Элина и зашагала дальше, уже ненавидя мороженое в своих руках.

Дошла до ближайшей урны и бросила его туда. Безжалостно. Метко. Словно бы навсегда выкинула доконавший вконец порядок вещей. Жаль, что зачастую мы способны выкинуть только вещи, а не остывшие чувства, стершиеся печати в паспорте, более не ценящих нас людей из своей жизни.

— Давай не будем ссориться. Ты же хотела провести этот день мирно, как семья.

— Твои слова звучат до неприличия смешно. Сам не слышишь? — Элина крутанулась в его сторону и впилась взглядом в лицо мужа, которое уже забыло о ней и выискивало новых красивых жертв в толпе. — Да тебе плевать на меня, на мир, на нашу якобы семью. Просто надо иногда делать вид, что у тебя есть жена и ты о ней заботишься. Как будто цветок, что стоит на подоконнике месяца и всем плевать на него, а в один момент понимаешь: надо бы разок полить. Все равно не получается — и ты льешь на него не воду, а яд.

— Только не начинай, я тебя умоляю. Давай устроим дома очередную баталию номер сто тысяч какая-то там. Или хотя бы зайдем в кафе, тут все так и ждут концерта твоей истерики.

Он затащил ее в ближайший ресторан японской кухни. Пришлось заказывать суши, хотя она их не любила. Еще один минус в анкету, как хорошо вы знаете свою жену, с которой спите в одной постели и завтракаете на одной кухне.

— Зеленый чай, — на автомате ответила Элина, когда официантка спрашивала про напитки.

Ее осенило. Это ведь были все их точки соприкосновения! Общая кровать, в которой редко что-то происходило, кроме короткого перед сменой в больнице сна или мучительной после тяжелого трудового дня бессонницы, и кухня, являвшаяся больше кафе с самообслуживанием: пришел, взял, съел, ушел.

— Никаких баталий. Я всего лишь высказала свое мнение о том, что ношение на себе трупов — ужасно. Что натуральный мех, что кожа. Тошнотворно видеть зимой этих медведей на улицах. А все ради чего? Ради понтов и желания погладить свое тщеславное эго по загривку.

— Боже мой! Лина! Ты когда-нибудь берешь перерыв? Несгибаемая мораль про натуральный мех, кожу, мясо. Возьми выходной, прошу тебя.

— Если все будут брать выходной и закрывать глаза на варварство в виде натуральных шуб и кожаных вещей в двадцать первом веке, в двадцать втором, вполне вероятно, человек будет ошкуривать живьем человека.

— Что за…

— Потому что животных не останется! С кого тогда вживую будут срывать кожу?

В этот момент к столику подошел официант с подносом и сделал (правда, не очень умело) вид, что его не удивили слова посетительницы.

— Люди всегда на тебя так смотрят: как на психопатку. То в очереди ты начнешь говорить, какая у впереди стоящей женщины страшная шуба и сколько боли в ней заточено. То в ресторане за едой. Сама, между прочим, мясо ешь, — думал, что смог осадить ее муж.