Уроды

Но я еще не знал, что, войдя в подъезд и открыв почтовый ящик, вытащу из него письмо от Санька из деревни. В нем он путанно и безграмотно напишет, что Костяна больше нет. Поймавший белочку Гриня-долбоеб четыре раза ударил его молотком на пьянке и закончил то, что не закончил участковый, чью дочку когда-то трахнул Костян. Костяна похоронят в закрытом гробу, а Гриня удавится в изоляторе, когда до него дойдет то, что он сотворил. Письмо будет мятым, словно Санёк плакал, когда писал его, а буквы будут прыгать, как веселые дьяволята, которым в кайф нести плохие новости.

Я не знал этого, но верил, что я пройду одиннадцатый класс. Знал и то, что прежним я уже никогда не стану. Как сказал Митяй: «Малой повзрослел». Сейчас я это ощущал так, как никогда ранее.

ОДИННАДЦАТЫЙ КЛАСС. Глава тринадцатая. Сломать себя.

Первое сентября девяносто девятого. Первый звонок, являющийся уродливой отсылкой на предыдущие. Пожирневшая и обрюзгшая Кукушка, Рыгало, чью башку словно мукой посыпало, Антрацит с непременным цветом волос. И уроды. Все те же, вытянувшиеся за лето, наглые и злобные, как и раньше.

– Пацаны, ни у кого бутылки нет? Ворона у нас тут по помойкам шароебится, – глумливо смеясь, заливается Зяба.

– Ты не бурей, – басит Кот, ставший еще толще. – Ворона походу в качалку ходил. Смотри, какой дерзкий. Чо, Ворона, раз на раз?

– Не надо, Тём, – тихо шепчет Алёнка, стоя рядом. Улыбнувшись, я нахожу её руку и сжимаю в своей ладони, заставив Огурцову смутиться и замолчать.

– Все нормально, – тихо шепчу я и смотрю на Кота. Внутри клубится желание набить наконец-то его ебучее жирное ебало, но страх никуда не делся. Он все так же пытается отговорить меня, и я поддаюсь ему. Но нехотя, словно давая поиграться напоследок.

– Как папа? – спросила Алёнка. Она не выдернула руку, лишь слабо сжала мою ладонь в ответ.

– Нормально. Выписали. Пришлось все лето работать, чтобы помочь, – вздохнул я и, повернувшись к ней, улыбнулся. – Все хорошо, Алён. Не волнуйся.

– Ты и правда изменился, – улыбнулась она. – Это заметно.

– Возможно, я и правда повзрослел, – улыбнулся я в ответ, но Алёнка улыбку не поддержала.

– Только не делай глупостей, Тём. Помнишь, о чем мы говорили перед каникулами? Надо всего лишь потерпеть. Год, он быстро пройдет.

– Так и будет, – кивнул я и, набравшись храбрости, спросил: – Слушай, может… ну… вместе будем сидеть, а?

– На каких уроках? – деловито спросила Алёнка, прежде чем до нее дошел смысл вопроса. – А! Вон ты о чем…

– Ну да. Надоело мотаться по партам, – хмыкнул я. – Да и не хочется мне ни с кем другим сидеть.

– Даже с Лазаренко? – подняла бровь Алёнка. Я выдержал её взгляд и кивнул.

– Ага. Ну так что?

– Давай, – чуть подумав, ответила она и робко прижалась ко мне. Незаметно для других, но так, чтобы почувствовал только я.

Колонки продолжали надрываться, наполняя воздух хриплым «Учат в школе». Утробный, хрипящий вой действовал на нервы, как и неожиданная душная жара. Я невольно поежился и, посмотрев направо, увидел бледного Лёньку Шпилевского. Он, поймав мой взгляд, робко улыбнулся в ответ, одними губами. Рядом с ним стоял Кот, и Лёнька боялся лишний раз пошевелиться.

Зяба остался все тем же Зябой. Тонкий, жилистый, с дебильной челкой, закрывающей лоб, и в узких солнцезащитных очках. Рядом с ним Дэн и Панкова. Дэн повзрослел, стал крепче, внушительные бицепсы натягивали тонкую ткань рубашки. Да и Наташка изменилась. Под стать ему, «прекрасный станок для ебли», как любил повторять Кот, пока Дэн не слышит. Слышал я, но Кота это мало заботило. Наташка действительно превращалась в красивую девчонку, как и Олька Лазаренко, стоящая рядом. Её длинные ноги пожирали глазами старшаки из параллельных классов. Но Ольке было похуй, она лениво смотрела вдаль и вполуха слушала Наташку. Вдалеке я увидел Глаза, который сидел на корточках на бордюре, вертя в руках свои четки. Не иначе Кот или Зяба позвал на линейку. Глаза безжизненно смотрел вперед и думал о чем-то своем. У меня он вызывал одно лишь омерзение. Все те же лица, все то же место. Но меня впервые в жизни никто из них не волновал. Я радовался тому, что остался лишь год. И я выдержу этот год, как обещал Алёнке. Как обещал себе.

– Ребята, остался один год до выпуска, и у нас с вами впереди много работы… – Кукушка, не изменяя себе, несет полную хуйню, которую никто не слушает. Кроме, пожалуй, меня, Огурцовой, Шпилевского и пары-тройки других учеников. – В первую очередь, подготовка к экзаменам. Во вторую, подтягивание отстающих.

– Опять заебать отстающих, чтобы несли деньги в карман. Пидорасина жадная, никак не хапается, – шепчет позади меня Лазаренко. Панкова, поддерживая подругу, тоже хихикает. Я не сдерживаю смешок, что Олька тут же отмечает: – Воронин, чего подслушиваешь?

– Не. Я-то как раз во втором круге, вот и улыбаюсь, – отвечаю я, заставив и Панкову, и Лазаренко засмеяться. Кукушка игнорирует их смех, как и всегда. Но Дэн смотрит и наблюдает. Настороженно и с ревностью.