Уроды

– Сейчас малолетки себя, как мы, ведут. Во взрослых играют. Только нихуя тут веселого нет, – мрачно зыркнул Митяй.

– Точняк. Кабы не Толик, хуй его знает, чо бы мы делали, – буркнул еще один мужик, дядя Лёша. У него не было безымянного пальца на правой и на левой руках, но работал он всегда на совесть. – Тут как, малой. Если ты оступился раз, то все. Не человек, изгой. А нам много надо разве? Мы всегда поработать готовы. Вот и мечемся между Толяном и его братками. Там металл погрузи, тут вагон разгрузи. Деньги есть, никто не трогает. Хорошо.

– Я знаю. У нас в школе как раз вся эта романтика цветет. На фене ботают, про масть спрашивают, чмырят, – кивнул я, делая глоток чая. Мужики сразу посмурнели и, переглянувшись, синхронно покачали головами.

– Долбоебы, шо еще сказать, малой. Дурь эта из головы когда-нибудь вылетит, но стыдно будет всегда. Ты, главное, как они, не становись. Славный ты пацан, хоть и вежливый очень, – усмехнулся Митяй. – Ну, ну. Не зверей. Ща ты своим стал. Вон, жирком оплыл, взгляд закалился. Надеюсь, что таким и останешься.

– Это здесь для них романтика, – чуть подумав, буркнул Репа. – А там, когда одни и те же рожи, когда спать надо с открытыми глазами и за языком следить, когда тебя под дулом гулять водят, сразу она улетучивается. Видали мы таких, романтичных, блин. Приходит один, на понтах весь, а потом глядь… в петле висит, языком машет, потому как не выдержал.

– Жалко, что узнают об этом только тогда, когда туда попадают, – вздохнул я, закуривая сигарету. – Только вот тем, кого они калечат, никакой радости от этого.

– Повзрослел, малой. Умно говорит, – улыбнулся дядя Гриша. – Мой такой же сейчас, институт заканчивает. Вот для него и въебываю тут. Раньше тоже гоголем ходил по району, да по фене ботал. А меня потом послушал и за ум взялся. Ладно, мужики! Машина пришла, погнали! Потом попиздим.

– Погнали! – хором ответили ему остальные. Я отложил кружку в сторону и не сдержал улыбку. Такие разные, но почему-то ставшие родными. Оступившиеся, но осознавшие свои ошибки. И принявшие малолетку в свой круг, как равного. Несмотря ни на что.

За неделю до конца каникул я проставился перед мужиками. Принес две бутылки хорошей водки и шмат сала. Каждый из них подошел ко мне, обнял и сказал что-то особенное. Кто-то просто добрые слова, кто-то шутил, как дядя Гриша. Но мужики, привыкнув ко мне, неохотно прощались. Словно я был для них эдаким лучиком радости в темном прошлом. Таким, какими были они когда-то давно…

Когда мы ехали с Толиком Спортсменом в его «девятке», я поставил на заднее сиденье пакет с коньяком. Толик пил дорогой коньяк, но мне было не жалко раскошелиться. Я правда был ему очень благодарен. Денег, которые я получал за смены, хватало и на больницу, и на лекарства, и на еду, и на учебники. Учитывая, что я въебывал по пять-шесть смен за неделю, даже удалось немного отложить на черный день. Поэтому коньяк Толику я отдал, несмотря на его отказы.

– Ты изменился, Тёмка, – улыбнулся Толик, пока мы ехали по утренним пустым улицам нашего города. За окном мелькали мелкие прохожие, зеленые деревья и начавшие гаснуть фонари.

– Знаю. Я редко говорю спасибо, но ты меня реально спас. Не только меня, – я проглотил комок и криво улыбнулся.

– Мы свои. Дворовые. С детства вместе и знаем друг друга. Есть, конечно, долбоебы типа Мафона, но их мало и с каждым годом становится все меньше. Кто-то от наркоты сдыхает, кого-то режут, как Ебало. Единицы выживают, а если и выживают, то остаются калеками, – ответил он, закуривая сигарету. Я взял без спроса и себе, но Толик не накричал, лишь снова улыбнулся. – Мужики о тебе только хорошее говорили. Редко кто вливался в бригаду без проблем. Чаще всего терки были. Этот филонит, этот крысит, этот просто еблан.

– Мне с ними тереть нечего. Хорошие они люди. Кто я такой, чтобы судить их за прошлое? – буркнул я и заржал, как и Толик.

– Философ, блядь. Чую Митяя. Как присядет на уши, так только монтировкой его отогнать можно, – отсмеявшись, ответил он. – Ладно. Если серьезно, Тёмка. Не найдешь места после школы, звони. Помогу. Нам толковые пацаны всегда нужны.

– Ага, – кивнул я. – Попробую сам. Сейчас я верю, что смогу.

Толик не ответил. Снова улыбнулся, включил музыку и поддал газу. Его «девятка» стрелой помчалась по проспекту, а я все так же сидел и смотрел в окно.

Я же думал о школе, об уродах и… об Алёнке. С работой я почти не видел её и поэтому волновался, как она там. Единственный человек, по которому я скучал в школе. Но до школы еще неделя. Надо докупить учебники, тетрадки и ручки. Отдохнуть и побыть с родителями, которых толком-то и не видел за лето.