Урок кириллицы

— Ну, будь по-вашему, — сдался в конце концов следователь и, отперев решетку, вызвал меня наружу. — Так, где тут ваши документы…

Он вынул из сейфа прозрачный целлофановый пакет, в который минут пятнадцать тому назад сам положил мои часы, деньги и бумаги, и высыпал содержимое на стол.

— Так-так-так, — произнес он, открывая паспорт. — Так-так. Регистрации, значит — нет. Угу. А это что такое? — развернул он сложенную вчетверо страничку. — От исполнительного комитета Всероссийского общественного молодежного движения «Последние коммунисты». Угу, интересно… Заявление, значит. Так-так-так… Проведя анализ общественно-политической и экономической ситуации в стране, мы, последние коммунисты России, заявляем… Ага, так… несет в себе прямую угрозу для жизни и здоровья граждан… Ишь ты! Грамотно. Ну-ну, посмотрим, что там дальше, — и он углубился в изучение текста. — Ага, ага… Учитывая исходящую из вышеприведенных показателей угрозу, так… Считаем своим долгом заявить, угу. Угу, угу… Действовать в пределах допустимой самообороны, так… О-о, вот так да! Приступая с сегодняшнего дня к широкомасштабным акциям гражданского неповиновения, мы — вплоть до момента отмены антинародного курса государства — требуем считать их мерой ОТВЕТНОГО характера… А? Что вы на это скажете?

Анюта и отец Мирослав растерянно молчали.

— Ну?.. — повернулся он ко мне.

— Да это мне возле метро сегодня сунули, — вздохнул я.

— Возле какого метро?

— У «Бауманской», на выходе.

— А что ты там делал?

— Ездил на работу устраиваться. А потом в храм зашел… Оттуда мы вместе с отцом Мирославом и поехали на площадь.

— Это так? — повернулся он к отцу диакону.

— Воистину, так.

— Ну-ну.

Минуты три прошло в тягостном раздумии, затем он внимательно посмотрел на мой лоб и вздохнул.

— Ладно, вижу, что ты сам пострадал… Но без регистрации тебе в городе делать нечего. И вообще — если хочешь получить в Москве работу, приходи к нам, нам люди всегда нужны. Будем вместе с преступностью бороться… Договорились?

— Мне надо подумать.

— Ну-ну. Подумай. Но без регистрации на улицах не появляйся. Режим проверки после сегодняшнего теракта будет ужесточен, так что ты и до пивного ларька не догуляешь.

Он возвратил мне лежащие на столе бумаги и вещи, но, подумав, отложил в сторону листовку с заявлением «последних коммунистов», и мы вышли на улицу.

Меньше всего пострадал от взрыва на Пушкинской отец диакон, а вот Аню взрывная волна швырнула на асфальт, и она сильно разбила себе обе коленки. Поойкивая при каждом шаге и хватаясь рукой за батюшку, она прошагала несколько десятков метров и остановилась.

— Ф-фух, не могу больше.

— Хорошо, постойте минутку, — сказал отец Мирослав и быстро ушел в сторону сверкающей огнями Тверской.

А через несколько минут в переулок, где мы стояли, зарулило такси и, усадив нас в машину, отец Мирослав отвез домой сначала меня, а затем и Анюту.

— Пока! — помахала она мне рукой в открытое оконце. — Мы тебя на днях навестим, так что поправляйся.

И такси удалилось в ночь, а я пошел ночевать к Пифагору.

— Ого! — увидев меня в прихожей, остолбенел он. — Где это тебя так?

— На Пушкинской, там террористы бомбу взорвали. Включите телевизор, может, какие-нибудь подробности расскажут.

Сходив в ванную, я намочил там холодной водой полотенце и, приложив его к пылающему лбу, пришел в гостиную. Щелкнув тем временем выключателем, Панкратий Аристархович включил свой старенький «Горизонт», отыскал ночные вести, и я второй раз за сегодня оказался у подножия памятника Пушкину. Или же, если учитывать произведенную взрывной волной поправку, то — …ушкину.

Глава П (80)

«ПОКОЙнику никто не пишет», — прочел я четкую черную строчку, напечатанную поперек первой страницы рукописи, которую мне привез нынче днем Боря Таракьянц.

— Вот, — сказал он. — Почитай на досуге…

А досуга у меня теперь было хоть отбавляй. С расплывшимся на пол-лица фингалом да ещё и без отметки о временной регистрации в паспорте я мог дойти не дальше, чем до первого милицейского патруля, а они после позавчерашнего взрыва на Пушкинской маячили теперь практически на каждом углу. Поэтому я и попросил Бориса дать мне почитать что-нибудь из его сочинений — чтоб время моего вынужденного покоя проходило хотя бы с какой-то пользой.

— Не думаю, что это приведет тебя в восторг, — честно предупредил он, выкладывая привезенную рукопись. — Но посмотри, чтобы иметь представление об экспериментах в сегодняшней литературе.

— Хорошо, — сказал я и отложил папку в сторону, опасаясь заглядывать в неё на глазах у автора. Фиг их поймешь с этим модернизмом! Лучше уж наедине посмотреть, чтоб не видно было выражения лица в случае разочарования.

— Давай, отдыхай пока, — сказал Борька на прощание, — а вечером я тебе позвоню.