Урок ловиласки

Высокая, крупная и пышная, девушка нравилась мне за деловитость и основательность. В ней чувствовалась ответственность, встречаемая не так часто, как хочется, но вечные раздраженность и подозрительность портили впечатление. Некогда утонув в ехидном пессимизме, она так и плавала в нем, попутно хватая и таща туда окружающих. Дважды мне доставалось даже больше, чем мог вынести. Едва отбился. Тем не менее, хорошего в Антонине тоже имелось немало, и столь же немалая часть этого хорошего упорно притягивала взгляд. Даже на корточках царевна сидела прямо и величественно, из-под низко упавшей соломенной гривы на меня уставились две пары глаз: бледно-синие маленькие — пронзительные и немного печальные, и малиново-красные большие — круглые и широко разнесенные на выпуклых мясистых белках. И губы — все плотно сжаты, словно обиделись, одновременно показывая, что при хорошем поведении собеседника могли бы ему и улыбнуться…

— Ты сказала, что путей тринадцать, а перечислила только четыре, — обратилась к преподавательнице Любава.

— Верно. Оставшиеся пути еще более греховны, за них сестры налагают строгую епитимью. Давайте перечислим, кто что думает.

— По влюбленности, — логично предположила Кристина, выстрелив в меня взглядом.

Спрятанная за распахнутыми створками дырчатая занавесь, судьба которой стараниями преподавательницы висела на волоске, активно сотрудничала с моей ладонью на предмет знакомства, и кудрявая царевна этого уже не стеснялась. Взор конфузливо сиял, лицо словно хлебнуло варенья. Работали так называемые окна Овертона: маленькими шажками человек в конце концов приходит к тому, что изначально считал неприемлемым. Ох, Варвара, ох, манипуляторша…

— Правильно, по порыву, то есть с потерей самообладания. Еще. — Варвара подбадривающе взмахнула вверх открытыми ладонями, словно что-то подкинула.

Александре она подкинула мысль.

— По любви.

— Хорошее уточнение, но по смыслу совмещается с первым, ведь настоящая любовь умеет ждать.

— За компанию, — цинично ухмыльнулась Ярослава.

— Бывает, — согласилась Варвара. — Так называемое стадное чувство. Еще?

— Просто чтоб узнать, каково это и что это там делают другие. — Ефросинья не стала стыдиться своей версии. Глаза-бусинки глядели несколько вызывающе, словно предлагали оспорить. Никто не рискнул.

— Это называется — по любопытству, — уточнила Варвара. Поняв, что варианты иссякли, она продолжила сама: — А также: по уговору, когда мужчина подластился, затуманил мозг и уговорил; по дружбе, чтоб, так сказать, приятно проводить время; по-родственному, что абсолютно неприемлемо и карается особенно страшно; по проигранному пари; по желанию не выделяться в некотором сообществе, то есть, стать как все и влиться в компанию таких же. И последний, не менее греховный, но по которому грех все же отпускается — через насилие.

Все покосились на Софью, но спросить не осмелились. Варвара вернула общие мысли в прежнее русло:

— При упоминании опасного способа в голову сразу приходит первоболь. Мы выяснили, что ее можно снизить или вообще обойти, но ожидание боли хуже, чем сама боль. Избавиться от него можно единственным способом: действием, скидывающим отрицательные эмоции на нечто постороннее. Сегодняшний урок позволяет сделать это без проблем.

«Нечто постороннее». Дождался. Спасибо на добром слове. Впрочем, слыша, что собираются делать с этим посторонним, язык отказывался возмущаться вслух. Пусть. Хоть бревном.

— Чапа разве посторонний? — не смогла смолчать Кристина, некоторым образом уже чуть-чуть сроднившаяся со мной.

— Нет здесь никакого Чапы! — снова взорвалась Варвара. — Это пособие! Я же говорила, относитесь к нему именно так и только так!

Она встала, возвышаясь над моим лицом, почти касаясь щиколотками ушей. Грудь вспыльчиво раздувалась, даже отсюда видно. Руки — на боках, пальцы напряжены. Не пальцы, а когти, вцепившиеся в белое нежное мясо. Затем ладони сместились с боков на ягодицы и принялись их машинально потирать. При каждом движении передо мной кривлялся и ежесекундно менял пол символический человечек, каким его рисуют на дверях «комнат с удобствами». Движение вверх — точка с треугольником становились широкоплечим господином. Это было понятно, «только для джентльменов», здесь логика не вступала в спор с влекущим выбить дверь инстинктом. Но… ладони вниз — и абстрактная фигурка превращалась в значок женщины, где в районе груди вдруг открывалась вся глубина ее души. Бессмысленность существования доводила душу до слез; покраснев и распухнув, она утирала редкие слезки во время последующих превращений. Пока под действием чар я тупо лежал в наблюдениях за свершавшимся колдовством, преподавательница, остановив руки, прекратила мучить абстрактного человечка и решительно сместилась вперед. Она развернулась ко мне фасадом, напряженные бедра оставили тело, зависшее женской гордостью над мужской, парить в воздухе, и между дикой порослью молодого леска и тщательно ухоженной лужайкой пролегла вертикальная дорога.