Уроки химии

– Всех Святых, – повторила она, переходя к букве «В». – Все, Все, Все. Стоп. Вот оно. «Всех Святых приют для мальчиков»! – Но ее энтузиазм быстро угас. – Почему-то адреса нет. Только номер телефона.

– Ну и что?

– Моя мама говорит, что по межгороду звонят, только если умер кто-нибудь из близких.

– Хочешь, я позвоню от вашего имени из своего офиса? Мне постоянно приходится звонить в другие города. Скажу, что помогаю одной из своих прихожанок.

– Опять лгать собрались? И часто вы так поступаете?

– Это будет белая ложь, Мэд, – с легкой досадой ответил он.

Неужели никому не дано понять противоречивый характер его деятельности?

– Или же, – он решил держаться ближе к делу, – ты можешь последовать совету Гарриет и заполнить это древо всякой всячиной – тоже мысль интересная. Потому что некоторые вещи лучше оставлять в прошлом.

– Почему?

– Потому что только в прошлом они имеют смысл.

– Но мой папа не в прошлом. Он и сегодня – мой папа.

– Конечно, – смягчился преподобный. – Я к чему веду речь: если звонить в приют Всех Святых, то мне это будет сделать проще. Там скорее пойдут на контакт со мной, потому что мы с ними – служители Церкви. Тебе, наверное, тоже проще говорить о школьных делах с ребятами из школы.

Мадлен удивилась. Ей всегда было непросто разговаривать с ребятами из школы.

– Да, понимаю. – Теперь он думал о том, что лучше бы не ввязываться в эту историю. – Попроси маму, пусть она сама позвонит. Как-никак это касается ее мужа; я уверен, ей пойдут навстречу. Возможно, там затребуют свидетельство о браке или какой-нибудь аналогичный документ, но это не станет препятствием.

Мадлен замерла.

– Я передумала, – сказала она, торопливо выводя два слова на клочке бумаги. – Вот папино имя. – Добавив номер домашнего телефона, она передала листок священнику. – Когда вы сможете позвонить?

Тот взглянул на имя:

– Кальвин Эванс?! – От удивления он отпрянул.

Обучаясь на богословском факультете Гарварда, Уэйкли в качестве вольнослушателя посещал лекции по химии. Перед ним стояла цель: выяснить, как вражеский лагерь трактует Сотворение мира, чтобы опровергнуть эту ересь. Но после годового курса химии он почувствовал, что увяз. Вследствие новых знаний в области атомов, материи, элементов и молекул ему становилось все труднее считать, что Господь создал что бы то ни было. Взять хоть небеса, хоть землю. Хоть пиццу.

Для священнослужителя в пятом поколении, выбравшего один из самых престижных в мире факультетов богословия, это выросло в серьезнейшую проблему. Дело касалось не только ожиданий его родни; дело касалось самой науки. Наука требовала того, на чем крайне редко настаивало избранное им поле деятельности: она требовала доказательств. И средоточием этих доказательств стал некий молодой человек. Звали его Кальвин Эванс.

Эванс приехал в Гарвард для участия в круглом столе по проблемам ДНК, и Уэйкли, не зная, куда себя девать субботним вечером, решил послушать выступления. Эванс, оказавшийся намного моложе всех прочих участников, говорил очень мало. Другие ученые рассуждали на своем птичьем языке о разрыве и образовании химических связей в результате каких-то «эффективных столкновений». Уэйкли, честно сказать, малость приуныл. Но один из ораторов продолжал разглагольствовать о том, что реальные изменения становятся возможны только под воздействием кинетической энергии. Тогда один из участников попросил привести пример «неэффективного столкновения» – чего-то такого, что не обладает энергией и никогда не изменяется, но оказывает заметное воздействие. Эванс нагнулся к своему микрофону и произнес только одно слово: «Религия». После чего встал и вышел из зала.

На Уэйкли так подействовало упоминание религии, что он решил написать об этом Эвансу. К его вящему удивлению, Эванс ответил, тогда он обратился к нему вновь – и Эванс вновь ответил, причем сразу. К согласию они так и не пришли, но явно прониклись симпатией друг к другу. Благодаря этому их переписка, освобожденная от барьеров науки и религии, перешла в личную плоскость. Лишь тогда они узнали, что объединяет их не только возраст, но и почти фанатичное увлечение водными видами спорта (Кальвин занимался греблей, а сам он – серфингом) и страсть к солнечной погоде. Кроме того, ни у одного, ни у другого не было девушки. Ни одного ни другого не удовлетворяло обучение в магистратуре. Ни один ни другой не знал, чего ждать от жизни после выпуска.

Но потом Уэйкли все испортил, упомянув, что идет по стопам отца. И спросил, не обстоит ли дело точно так же у Кальвина. В ответ Кальвин написал ему прописными буквами, что ненавидит своего отца и надеется, что того нет в живых.

Уэйкли был потрясен. Он сразу понял, что отец Эванса нанес ему тяжелую рану и что такая сыновняя ненависть могла вырасти лишь на самой бессердечной почве. На почве доказательств.

Несколько раз он садился писать Эвансу, но не мог найти нужных слов. Он. Проповедник. Автор почти законченной магистерской диссертации на тему «Необходимость утешения в современном обществе». В ответ – ни слова.

Их дружба по переписке прервалась.