Уроки милосердия

Когда не понимаешь язык, на котором говорят окружающие, есть два выхода. Можно бороться с уединением или сдаться. Я позволила молитвам окутывать меня, как пар. Я наблюдала за собравшимися, когда настал их черед читать молитвы, – они, словно актеры, помнили свои роли наизусть. Вот кантор сделал шаг вперед и запел, в мелодии звучали скорбь и сожаление. Внезапно я осознала: с этими же словами росла моя бабушка. Слушала эти же самые мелодии. И все эти люди – пожилые пары и семьи с маленькими детьми; дети постарше, ожидающие свои бар-мицву и бат-мицву, их родители, которые так гордились своими детьми, что беспрестанно поправляли их волосы, трогали за плечи, – их не было бы здесь, если бы все пошло так, как планировали Райнер Хартманн и остальные нацисты.

История не в датах, местах событий и войнах. История – это люди, которые наполняют пространство между ними.

Сперва молятся за больных и выздоравливающих, потом раввин читает проповедь. Еще молятся над халой и вином.

Потом наступает время кадиша – заупокойной молитвы. Молитвы за родных, которые умерли. Я почувствовала, как поднялся сидящий рядом со мной Лео.

– Yisgadal v’yiskadash sh’mayh rabo[54].

Лео поднимает и меня с места. Я тут же впадаю в панику, уверенная, что все только на меня и глазеют – на девушку, которая не знает ни строчки из своей роли.

– Просто повторяйте за мной, – шепчет Лео, и я повторяю незнакомые слоги, как камешки, которые можно спрятать за щеку.

– Аминь, – наконец произносит Лео.

Я не верю в Бога. Но сидя здесь, в помещении, наполненном людьми, которые думают по-другому, я понимаю, что верю в людей. В их силу помогать друг другу. И процветать, несмотря ни на что. Я верю, что чудо побеждает обыденность. Я верю, что, если у человека есть надежда – даже всего лишь на то, что завтра день будет лучше, чем сегодня, – это самое мощное лекарство на планете.

Раввин произносит заключительную молитву, и, когда поднимает глаза на паству, взгляд у него чистый и светлый, как поверхность озера на рассвете. Если говорить откровенно, я чувствую что-то похожее. Как будто перевернула страницу и начала новую жизнь.

– Shabbat shalom[55], – произносит раввин.

Сидящая рядом женщина возраста моей мамы, с копной волос цвета спелой вишни, которые вьются, отрицая все законы гравитации, улыбается так широко, что видны пломбы в зубах.

– Shabbat shalom, – говорит она и крепко хлопает меня по руке в знак приветствия, как будто мы знакомы целую вечность.

Стоящий перед нами маленький мальчик, который бо́льшую часть времени ерзал на месте, шлепается на колени, растопырив пухлые пальчики: «дай пять»! Его отец смеется.

– Что нужно говорить? Шаббат… – подсказывает он. Мальчик, неожиданно смутившись, утыкается лицом в отцовский рукав. – В следующий раз, – улыбается отец.

Вокруг нас раздаются одни и те же слова, словно лента, которой прошита толпа, шнурок, который всех стягивает. Когда люди начинают выходить, направляясь в вестибюль, где их уже ждет Oneg Shabbat – «радость субботы» – неспешная беседа за чаем с печеньем, я встаю. Однако Лео продолжает сидеть.

Он обводит взглядом зал, и я не могу понять, что написано у него на лице. Может быть, задумчивость. Гордость. Потом он смотрит на меня.

– Вот ради этого, – признается он, – я и занимаюсь тем, чем занимаюсь.

* * *

Во время Oneg Shabbat Лео приносит мне чай со льдом в пластиковом стаканчике и рогалик, от которого я вежливо отказываюсь, потому что он явно покупной, а я знаю, что могла бы испечь вкуснее. Он обзывает меня гурманом, и мы смеемся. К нам подходит пожилая пара, и я начинаю отворачиваться, по привычке пытаясь спрятать изуродованную половину лица, когда неожиданно в памяти вспыхивают воспоминания о бабушке, которая много лет назад рассказывала мне о послеоперационных шрамах, и о ней сегодняшней, вспоминающей о холокосте. «Но посмотри, сколько меня еще осталось».

Я вскидываю подбородок и открыто смотрю на пару – пусть говорят о моей морщинистой коже.

Но комментариев не следует. Они интересуются, как давно мы в городе.

– Проездом, – отвечает Лео.

– Здесь так приятно, – говорит женщина. – Так много молодых семей.

Они явно приняли нас за пару.

– Ой, нет! Мы не… Я хочу сказать, он не…

– Она пытается сказать, что мы не женаты, – заканчивает за меня Лео.

– Это ненадолго, – отвечает мужчина. – Когда заканчиваешь за другого предложение – это первый шаг.

Еще дважды к нам подходили и интересовались, как давно мы сюда переехали. Первый раз Лео отвечает, что мы собирались в кино, но не нашли интересного фильма, потому пошли в синагогу. Второй раз Лео ответил, что он – агент ФБР, а я помогаю ему расследовать одно дело. Задавший вопрос мужчина засмеялся.

– Отличная шутка, – похвалил он.

– Вы удивитесь, как трудно заставить людей поверить в правду, – признается Лео, когда мы идем по стоянке к машине.

Но я ничуть не удивлена. Посмотрите, как я старалась не верить Джозефу, когда он пытался рассказать, кем был!