Уроки милосердия

Тарелка с булочкой стоит у нее на коленях. В руках она держит подборку снимков. Проводит по каждому пальцами, как будто имена мужчин написаны шрифтом Брайля. Медленно подносит палец к фотографии Райнера Хартманна. Дважды стучит по его лицу.

– Это он.

– Кто?

Она поднимает голову.

– Я же вам говорила. Мы не знали эсэсовцев по именам.

– Но лицо вы узнали?

– Я бы узнала его где угодно, – отвечает Минка. – Я бы никогда не забыла человека, который убил мою лучшую подругу.

Мы обедаем у Минки сэндвичами с тунцом. Я рассказываю, как дед учил меня играть в бридж и как плохо у меня получалось.

– Мы проиграли вчистую, – говорю я. – Поэтому, когда мы ушли, я спросил у дедушки, как должен был сдавать ему карты. Он ответил: «Так, как будто это делает кто-то другой».

Минка смеется.

– Однажды вы приедете, Лео, и мы сыграем в бридж. Я научу вас всем тонкостям игры.

– Договорились, – обещаю я. Вытираю рот салфеткой. – И спасибо за… за все. Но нам с Сейдж, по всей видимости, уже пора.

Она обнимает бабушку на прощание. Минка чуть крепче, чем обычно, прижимает внучку к себе – так, я видел, поступают все, пережившие ужасы войны. Как будто они боятся потерять то хорошее, что есть в их жизни.

Я пожимаю ее прохладные и хрупкие, как опавшие листья, руки.

– То, что вы сделали сегодня… Я даже не могу выразить вам свою признательность. Но…

– Но это еще не конец, – договаривает за меня Минка. – Вы хотите, чтобы я явилась в суд и снова прошла эту процедуру.

– Если вы готовы, то да, – признаюсь я. – В прошлом свидетельские показания выживших узников были невероятно важны. А ваши показания – это не просто опознание. Вы собственными глазами видели, как он совершил убийство.

– Мне придется с ним встречаться?

Я замолкаю в нерешительности.

– Если не хотите, мы можем записать ваши показания на видео.

Минка смотрит на меня.

– Кто будет присутствовать?

– Я. Историк из моего отдела. Оператор. Адвокат со стороны защиты. И, если пожелаете, Сейдж.

Она кивает.

– Это я смогу сделать. Но если мне придется с ним встречаться… не думаю… – Ее голос обрывается.

Я киваю, уважая ее решение. Поддавшись порыву, на прощание целую Минку в щеку.

– Вы настоящее чудо!

В машине Сейдж набрасывается на меня.

– Ну? Что дальше? Ты получил то, что хотел, так ведь?

– Даже больше, чем необходимо. Твоя бабушка – золотая жила. Одно дело – опознать преступника и указать на лагерфюрера. Она сделала больше: рассказала нам подробности из досье этого эсэсовца, о которых никто, за исключением моего отдела, не знал.

Сейдж качает головой.

– Не понимаю.

– Это может показаться нелепым, но в концлагерях запрещалось убивать заключенных, не совершивших ничего недозволенного. На немцев, нарушавших правила, накладывались письменные административные взыскания. Одно дело – застрелить узника, у которого не было сил подняться, но убить узника без всякой на то причины означало убить рабочего, а нацистам нужны были рабочие руки. Само собой разумеется, начальству было совершенно плевать на узников, оно только шлепало провинившегося офицера по рукам, но время от времени в личных делах эсэсовцев встречаются упоминания об этой дисциплинарной процедуре. – Я смотрю на Сейдж. – В деле Райнера Хартманна целый абзац посвящен тому, что он предстал перед комиссией за несанкционированное убийство заключенной.

– Дары? – спросила Сейдж.

Я киваю.

– Вкупе с показаниями твоей бабушки это неопровержимая улика, что человек, которого она опознала, и человек, который утверждает, что он Райнер Хартманн, – одно и то же лицо.

– Почему ты не рассказал мне о том, что это было в личном деле?

– Потому что у тебя нет специального допуска, – отвечаю я. – И потому, что не хотел рисковать, не хотел, чтобы ты каким-то образом повлияла на показания бабушки.

Сейдж откидывается на спинку сиденья.

– Значит, он говорил правду. Джозеф… Райнер… Как его ни называй.

– Похоже на то.

Я вижу, как на лице у Сейдж отражается буря эмоций, когда она пытается примерить образ Джозефа Вебера на Райнера Хартманна. Почему-то, когда получаешь подтверждение своим догадкам, все воспринимается иначе. И Сейдж тоже борется, не хочет предавать человека, которого считала своим другом.

– Ты правильно поступила, – уверяю я, – что обратилась ко мне. То, чего он у тебя просит, – не справедливость. Справедливость – вот она где!

Она даже не смотрит на меня.

– Ты его сразу арестуешь?

– Нет. Я еду домой.

Сейдж тут же вскидывает голову.

– Прямо сейчас?

Я киваю.

– Нужно еще многое сделать, прежде чем двигаться дальше.

Я не хочу уезжать. Если честно, я бы хотел пригласить Сейдж на ужин. Хотел бы посмотреть, как она печет что-то на скорую руку. Я просто хочу смотреть на нее. Точка.

– Значит, ты едешь в аэропорт? – уточняет Сейдж.

Неужели она расстроилась, когда услышала о моем отъезде?

Что-то я не врубаюсь в ситуацию… У нее есть парень. Так уж получилось, что он женат, но главное, что Сейдж сейчас не ищет новых отношений.

– Да, – отвечаю я. – Сейчас позвоню секретарше. Вероятно, есть какой-нибудь рейс в округ Колумбия в районе обеда.

«Попроси меня остаться», – мысленно умоляю я.

Мы встречаемся взглядами.