Уроки милосердия

Когда она успела ее испечь? Наверное, утром, после встречи с Джозефом. Я не свожу глаз с лица Сейдж, когда ее бабушка разламывает булочку и кусает.

– Точно, как пек папа, – вздыхает Минка. – Как я их запомнила…

– На вашу память я и рассчитываю. – Я чувствую, что настал подходящий момент. – Знаю, вам нелегко, я очень ценю ваше согласие. Вы готовы?

Я жду, когда Минка посмотрит мне в глаза. Она кивает.

Я раскладываю перед ней фотографии восьми нацистов – военных преступников. Женевра превзошла себя и в скорости, и в щепетильности. Фотография Райнера Хартманна – та, на которую чуть раньше смотрела в досье Сейдж, – лежит слева в нижнем ряду. Еще четыре фотографии в верхнем ряду и три рядом. На всех снимках мужчины приблизительно одинаковой внешности, в одинаковых нацистских формах. Таким образом я прошу Минку сравнивать яблоки с яблоками. Если бы фото Райнера было единственным снимком человека в форме, опознание можно было бы считать предвзятым.

Сидящая рядом с бабушкой Сейдж тоже смотрит на разложенные снимки. У всех немцев одинаково зачесанные на пробор гладкие светлые волосы, как у Райнера Хартманна. Все смотрят в одну точку. Они похожи на молодых актеров фильмов сороковых годов – гладко выбритые, с решительными подбородками, просто красавчики. Вот только фильмы ужасов были документальными.

– Необязательно среди них есть снимок человека, которого вы встречали в лагере, Минка, но мне хотелось бы, чтобы вы внимательно взглянули на лица. Возможно, какое-то покажется вам знакомым…

– Мы не знали их по именам.

– Это не важно.

Она проводит пальцем над всеми восемью снимками, как будто нацеливает в лоб каждого пистолет. Это игра моего воображения или она задерживается над портретом Райнера Хартманна?

– Слишком тяжело, – признается Минка, качая головой. Отодвигает разложенные снимки. – Больше ничего не хочу вспоминать.

– Понимаю, но…

– Вы не понимаете! – перебивает она. – Вы не просто просите меня указать на снимок. Вы просите проделать дыру в плотине, потому что вам хочется пить, даже если в процессе этого я сама утону.

– Пожалуйста, – молю я, но Минка закрывает лицо руками.

Му́ка на лице Сейдж еще сильнее, чем у Минки. Это и есть любовь, верно? Когда тебе больнее видеть страдания другого, чем страдать самому.

– Мы закончили! – заявляет Сейдж. – Прости, Лео, но я не могу подвергать бабушку этому испытанию.

– Пусть она сама примет решение, – предлагаю я.

Минка уже отвернулась, погрузившись в воспоминания. Дейзи, которая, словно ангел мщения, мечет в меня громы и молнии, подбегает и обнимает свою хрупкую подопечную.

– Хотите отдохнуть, миссис Минка? Похоже, вам необходимо прилечь.

Она помогает бабушке Сейдж встать, протягивает ей трость, ведет по коридору.

Сейдж, которая глядит им вслед, кажется, будто ее рвут на части.

– Я не должна была тебя сюда приводить, – шепчет она.

– Сейдж, я видел подобное и раньше. Увидеть своего обидчика – это шок. У других узников была такая же реакция, но они смогли собраться и провести законное опознание. Знаю, она более полувека прятала в себе эти чувства. Я понимаю. Вижу, что больно отдирать пластырь от раны.

– Это не пластырь, – возражает Сейдж. – Ты режешь по живому без анестезии. Мне, если честно, плевать, через что прошли остальные узники концлагерей. Меня волнует только бабушка.

Она вскакивает и бежит по коридору, я остаюсь один с подборкой фотографий.

Я смотрю на снимки, на лицо Райнера Хартманна. Ничто не указывает на то, что внутри скрывается чудовище.

Недоеденная булочка лежит на тарелке, разломленная пополам, как разбитое сердце. Я вздыхаю и лезу в портфель, собираясь спрятать фотографии. Но в последнее мгновение передумываю. Беру тарелку с недоеденной булочкой и отправляюсь в спальню Минки. Делаю глубокий вдох, стучу. Минка сидит в мягком кресле, ноги уложены на оттоманку.

– Сейдж, перестань суетиться, – сердито говорит она, когда Дейзи открывает мне дверь. – Со мной все в порядке!

Мне она нравится – есть еще порох в пороховницах! Мне нравится, что в какой-то момент она твердая, как кремень, а в другой – мягкая, как замша. Именно это и помогло ей пережить самую страшную эру в истории. Уверен, именно поэтому она и живет.

И это передалось ее внучке, даже если сама Сейдж об этом не подозревает.

Обе вскидывают головы, когда я вхожу с булочкой и фотографиями.

– Ты, наверное, шутишь… – бормочет Сейдж.

– Минка, – говорю я, протягивая тарелку. – Я решил, что вы захотите ее съесть. Сейдж не поленилась и испекла ее, потому что верила: она вас немного успокоит. Именно этого я сегодня и добиваюсь. Нечестно требовать от вас воскрешать пережитое. Но и нечестно по отношению к вам продолжать жить в стране, где вам приходится ходить по одной земле, дышать одним воздухом с бывшими мучителями. Помогите мне, Минка, пожалуйста.

Сейдж встает.

– Лео, – сухо говорит она, – выйди отсюда немедленно!

– Подожди, подожди.

Минка делает знак, чтобы я подошел, и протягивает руку к фотографиям.