Уроки танго

В современных американских домах подоконники — это узенькие полосочки дерева, не имеющие никакого практического применения (в некоторых домах они просто отсутствуют), и поэтому испытывать по ним ностальгию для американцев было более чем странно. А вот для Долецкого тоска по подоконникам была совершенно естественна. Еще с детского дома у него появилась привычка забираться на них, уперевшись спиной в один проем окна и согнутыми в коленях ногами — в другой, и наблюдать за прохожими на улице. Они казались ему людьми из другого мира: они могли пойти куда угодно, делать что угодно — они были свободны. А он — нет. Он принадлежал детскому дому. Расставшись с ним наконец, он все равно продолжал сидеть на подоконниках и наблюдать за людьми на улице. Теперь ему уже было просто интересно: он обнаружил, что прохожие на улице, погруженные в свои думы, в окружении посторонних людей выглядят намного естественнее, чем при близком общении. Он так привык к своим подоконникам, что со временем стал на них читать, работать и даже есть свою нехитрую еду.

К другим его чудачествам американцы отнесли аренду даже по их меркам слишком большого для одинокого человека дома. Приехав в Америку по приглашению университета, Владислав Долецкий получил от администрации, поселившей его временно в гостинице, список квартир неподалеку от университетского кампуса. Квартиры были небольшие, но, как ему объяснили, для Принстона довольно недорогие, да и срочная необходимость в приобретении машины тоже отпадала. Долецкий решил, что американцы или слишком практичны, или попросту скупердяи.

Сам же Долецкий в своих поступках ничего странного не видел. И машина, и дом были делом, решенным еще в Питере, когда он только получил приглашение в американский университет с зарплатой в сто сорок пять тысяч долларов в год (в Америке зарплата назначается годовой). Сумма эта была настолько фантастическая, что представить себе, что он будет делать с такими деньгами, при всем своем воображении он не мог. В пересчете на рубли это было в шестнадцать раз больше, чем его зарплата профессора Петербургского университета, которая, в принципе, для России была довольно приличной. Но и на эту российскую зарплату, да еще учитывая свое абсолютное неумение распоряжаться деньгами, машину, о которой он всегда мечтал, Влад приобрести не мог — даже примитивные «жигули». Так что еще в Питере было сразу решено: первым делом он купит себе в Америке досягаемый только в мечтах спортивный БМВ. Что касается желания снять для себя целый дом, оно для него было еще более оправданно. За всю его жизнь, кроме детдома, общежития и купленного в коммунальной квартире бывшего кухонного чулана в семь метров, но, правда, с окном, другого жилья у него никогда не было. Поэтому от предложенных ему дешевых квартир он сразу отказался, купил предел своих мечтаний — спортивный БМВ, причем новый, и, поколесив по окрестностям, снял довольно большой дом в соседнем городке, минутах в пятнадцати езды на машине от университета. Коллеги профессора между собой поудивлялись, но спрашивать, зачем ему одному нужен дом, конечно, не стали — в Америке такие вопросы не задают.

Дом, который он снял, был двухэтажный: с тремя спальнями и двумя ваннами — наверху; гостиной, столовой, большой кухней и отдельным туалетом — на первом этаже. Из всех комнат он использовал лишь master bedroom (главную спальню), куда купил большущую двуспальную кровать, и гостиную, куда повесил на стенку огромный телевизор-плазму, напротив которого поставил широкое кресло с откидывающейся спинкой и с выдвижной подставкой для ног. Двери в двух пустых спальнях он держал открытыми и, проходя мимо, всегда в них смотрел, получая от этого ему самому непонятное ощущение удовлетворения. Все это попахивало мещанством, но ему было на это наплевать.

Улица, где стоял дом, была неширокая, засаженная большими деревьями, кроны которых переплетались над мостовой, создавая над ней зеленую арку. Дома отделялись от проезжей части улицы широкими газонами с кустами, усыпанными цветами, и узкой пешеходной дорожкой по которой никто никогда не ходил, разве что иногда выгуливали собак. Улица упиралась в cul-de-sac (тупик), поэтому движение по ней тоже было редкое — сюда сворачивали только машины, принадлежащие владельцам стоящих на улице домов. На улице царила тишина, которую днем нарушали своими переговорами птицы, а вечером, когда птицы засыпали, начинали свой стрекот цикады. Ближе к ночи засыпали и цикады, и тишина становилась настолько пронзительной, что Владу, привыкшему в Питере к скрежету трамвая, поворачивающего прямо под его окном, казалось, что он парит в космическом пространстве.