Уровни абсурда

Митька увидел, как волна красных огней пришла в движение и стала медленно сползать на луг. Он развернулся и вслед за Прохором понесся к избе. Инвалид, невзирая на увечность, бежал так, что первым влетел в калитку. Митька, вторым забежав во двор, захлопнул калитку и подпер ее длинным поленом, после чего заскочил внутрь избы. В последний момент взгляд его уловил несколько интересных особенностей летнего вечера.

Сначала Митька увидел своего дворового пса Шарика, который сорвался с цепи и, мастерски сиганув через забор, исчез из виду в направлении деревни. «Вот сволочь, — подумал Митька, — мало я его кормил, что ли?». А затем его поразил вид хлева, у которого не было двух стен. Коровы выдавили хилые деревянные перегородки и, возглавляемые конем, во весь опор неслись по дороге к месту предполагаемого спасения. Отряд крупного рогатого скота замыкал бычок, прикрывая тем самым отступление. Немного отстав от лидеров, в том же направлении трусили четыре упитанных поросенка.

Лишь курятник остался целым, потому что наступили сумерки и куры уселись спать. Это обстоятельство несколько согрело митькину душу теплом, так как нашелся хоть кто-то, не бросивший своего хозяина в трудную минуту.

Во время бега в голову Митьки пришла мысль о том, что калитку поленом можно было и не подпирать, так как задняя стена хлева ранее являлась частью забора, и если сейчас ее не было на месте, то двор стал доступным для производства разбоя любого вида.

Как только Митька оказался в избе, Прохор тут же захлопнул дверь в сени и подпер ее тяжелой кадкой, в которой хранили квас. Кадка была полной, но Прохор справился и Митька поразился его силе.

— Надо же, Прошка, — сказал он, — в кадке тридцать ведер квасу! Ух, и силен же ты!

— В армии расейской послужи, узнаешь, где силушка берется! — гордо ответил Прохор, запечатывая костылем дверь в горницу.

Груня, ничего не понимая во всех этих военных приготовлениях, сидела на лавке и, всплескивая руками, все время повторяла:

— Да кушать же пора, да кушать же пора…

На столе стояли: кувшин с парным молоком, большой горшок гороховой каши, миска творога и поджаренные свиные шкварки, соблазнительно расположившиеся на круглой стеклянной тарелке (гордости Груньки, купленной ею несколько лет назад на какой-то ярмарке, отчего Митька в свое время чуть не умер от приступа жадности). Ну, и бутыль митькина, соответственно…

Прохор, усевшись за стол, сказал:

— Так! Кушать всем! Быстро! У нас очень мало времени!

— Да что случилось? — тревожно спросила Груня.

— Сейчас нас нечистая сила приступом брать будет, — авторитетно заявил Митька, хватая со стола ложку.

— Вот так и оставляй мужиков наедине с бутылкой! — воскликнула Груня. — Вечно что-нибудь натворят! Что на этот раз стряслось?

— Некогда рассказывать, — сказал Прохор. — Давайте кушать. Голодное войско не войско, а вражеская подстилка. Потому что сил нет…

И принялся есть скоро и все сразу. Его примеру тут же последовал Митька, а за ним и Грунька. Прохор периодически наливал из бутыли — даже Груньке — и ужин, благодаря этому обстоятельству, прошел быстро.

Когда волчий вой начал звучать поблизости, все участники обороны были уже достаточно подкреплены пищей, выпивкой и идеей православного мученичества.

За окном уже полностью стемнело, и Митька зажег несколько свечей.

— Вот черт! — вдруг воскликнул он. — Ставни-то закрыть забыли!

— Уже поздно это делать, — сказал Прохор.

— Прекратите поминать черта на ночь! — крикнула Грунька. — Не хватало, чтобы явился!

— А он уже во дворе, — спокойно произнес Прохор.

И в подтверждении его слов раздался вдруг страшный удар во входную дверь.

Грунька побледнела и бросилась в угол к иконам. Она упала на колени и стала горячо молиться.

— Кадка с квасом выдержала, — сообщил Прохор.

Раздался еще один удар и изба вздрогнула. Вместе с этим взорвалась и тишина. Во дворе возник многоголосый звериный рев. Митька, трясясь от страха, схватил топор, лежавший за печкой, и встал посреди горницы. Прохор, сидевший на лавке, посмотрел вверх и спросил:

— А что это за лестница у печки? Которая к стене приставлена, а?

— На чердак, — ответил зять. — Там дверца лежачая. Она закрыта засовом отсюда.

И здесь изба опять вздрогнула, и сверху, с крыши, донесся хруст ломающихся перекрытий, а вслед за этим что-то тяжело затопало на чердаке.

— Ой! Кто это?! — вскричала Груня.

— Сейчас я узнаю, что за хам мне крышу ломает! — воскликнул Митька. — Всего три недели назад стропила поменял! Лес у барина аж за рупь пятьдесят куплен! Ну, гад чердачный! Получишь у меня!

С этими словами Митька, окрыленный жадностью, которая победила трусость, сунул топор под мышку и, держа в одной руке свечу, споро влез по лестнице к потолку. Повозившись с засовом, он откинул дверцу, и ноги его пропали в отверстии. Прохор с Груней задрали головы вверх и прислушались.

С чердака донесся митькин голос:

— Эй ты! Иди-ка сюда! Сейчас я покажу тебе, как крыши портить!

Сверху послышался топот и вслед за ним хриплый митькин вопль:

— Ма… ма… мамочка!!!