Ушедшая старина

Когда в колхоз объединялись, всё прыгал, кричал, агитировал, а народ другого выбрал, Наума. Старшего брата Налётова. Суровый был мужик на работу. А как иначе? Лошадей в колхоз отдали, но держали их по дворам, хозяева прежние, чтобы и свою нужду справлять и колхозную. Кто лучше хозяина за лошадью присмотрит?

А энтот, крикливый, и давай к Фролушке приставать: «Давай коня, да давай, не твой он, общий таперя, а мне надо то вывезти, да сё», – Фрол и не против, просил только, чтобы сам бы он правил своей лошадью. Не доверял никому. Лошадь надсадить – дело немудреное. У того крикуна и сроду скотинки никакой во дворе не было. Ладно. Чтобы до большой ругани дело не дошло, Наум уговорил Фрола, чтобы довериться тому, «базлаю»-те. А у Фрола сердце не на месте, кобыла давно покрытая уж была. Нельзя на ней много возить, так полегонечку, если только. Остальные-те лошади на пахоте. И пошел Фрол проследить крадчись, как лошадешка-то справится. А увидел, аж сердце взъярилось! Тот её до верху бревнами нагрузил, и в горку она въехать не может. Тот её хлещет, сам от злости зеленый, а у неё уж пена на морде розовая выступила. Только что Фрол того не пришиб до смерти тогда! Брёвна скатал в обочину. Выпряг, телегу сам потащил. Еле она бедная до конюшни дошла, попила и на колени встала, бока, как гармошка играют. Думали, скинет жеребенка. Ничо выносила, спас её Фрол тогда вовремя.

А потом она, как увидит того нехристя, аж в упряжке вскинется ногами. Он её за версту обходил. А што? И убила бы за своё дитё! И всю-то войну «базлай» тот больным сказывался. А как наши к Берлину подошли, так вовсе зараз здоровым стал. Возил в город кому-то, видать, гостинцы. Голодно было, а энтот всё складами заведывал. Считал, да пересчитывал. Грамотный был, городской. Никто и слова доброго не скажет о ём. Вскоре после войны и помер, от удара. Говорят, испугался кого-то ночью. Так и нашли с мешком зерна, со склада ташшил. И женка евоная с детями уехала вскоре в город.

Ну, вот отвлеклась опять. Да, многое на ум идёт, но Фролушка всегда со мной, как родимое пятно. Ну, успокоил меня, насчёт детей наказал, чтобы николи не баловала никого, окромя махоньких, тем много ласки надо, пока растут, чтобы завсегда детство своё помнили хорошее, коли ничего больше лутшего не будет.

И энтим жить можно, да радоваться.

Сам-то ребят строго держал, но терпеливым был. И ещё раз покажет, если что не понимают, и ещё раз. Глядишь, и пошло дело. Старшенькие-то мои тогда четырнадцати-двенадцати, поди, годков уже всю мужицкую работу справляли и стрелять умели оба. Как в кого стрелять? А волки-те?! Бывало, в такую осаду возьмут, днём из дому не выйдешь, детей боялись в школу, да гулять отпускать.

Вот тогда все стрелки разом вставали, облавы, капканы да приманки устраивали из собак. Собаки – это для серых самая дорогая добыча завсегда. Собак-те хорошие хозяева в сенцах держали. Что ты. Иначе собак не напасешься. Она и в сенцах голос даёт, и чужака не пустит. Да и в морозы – всё ей теплей. Ну, псиной воняет, конешное дело, если подстилку редко менять. Но собака – ребятишкам забава и к заботе о скотине приучает. Сначала самые малые её покормят, потом сами за стол садятся, так уж он их приучил сызмала, Фролушка-те.

А в тот год волочье совсем остервенело, в сарайки забирались, коз, овечек душили да утаскивали. Вот мои мальчонки-те вместе со всеми и стрелили их, силков, капканов наставят, потом обходят, да стреляют, коли живой ещё. Но волки – они больно умные. Это много надо уметь, чтобы волка взять, но Фрол их умел обманывать и ребят научил. Четыре новых шкуры я выделала к весне-те. Куда? А в кошевку класть, ноги прикрыть, да мало ли? Унты шили. Надежные обувки получались, унты-те. Как увидели их впервой на начальниках городских, быстро наловчились. Фролушка ребятишкам всем сшил, кто старше. А маленьким пимы заказал скатать, на те же шкуры и поменял. У него унты завсегда были. В Сибири без хорошей обуви делать неча, сгинешь.

Ну, вот я и говорю, наказал, штобы не баловала. Всё мне по хозяйству наказал, что меня касалось, а на помощь он старшого брата призвал, четьвертого, чтобы старшеньким подсказывал, когда да што делать надобно в срок-те. Того уж не демобилизовали по возрасту, ему шестьдесят было. Четыре старших брата евоные оставались с нами, восемью бабами и ребятешками, а четверо ушли. И племянники все старшие ушли. Остались мы бабы, молодь и старики одни, и без лошадей. Лошадей тоже демобилизовали, котору в обоз, котору в кавалерию.

Кавалерия? А как же? Была! Всех же казаков подняли на верхи, говорят, кто в живых ещё остался, да к службе годный. От них толку-те больше, коли они на верхах, да с саблями своими. Природа у них такая. Выучка старая. Ну, вот…