Ушкуйники

Поговаривали и о том, что первый из богатырей будто сам бог Амбор - дух чтимой восьмивершинной березы. Старый волхв, бренча колокольчиками и погремушками, как и прежде, в часы молений падал в неистовой пляске на землю и кричал осипшим голосом:

- Амбор! Амбор!

Как прежде, бросались люди на колени при имени бога, но не по-прежнему тревожились, ждали чего-то, боялись.

Уже давно стало известно Оверке, что многие пер-мячи почитают его за бога Чудесной березы, а он только смеялся. Вячка подбивал его обмануть, попугать глупых чудинов - и впрямь ихним богом прикинуться. Оверка отмахивался - не гоже. Да и не все они глупые: вон молодые Иньвины родичи не боятся, приходят, садятся у входа в чум, сидят подолгу, любопытствуют, как новгородцы живут. Михалка, будто ему так на роду написано толмачом быть, уже пермяцкие слова понимать начинает; и разговоры какие-то ведет с ними.

Иньва - та уже много понимает и все спрашивает: как это зовется, а как то. Скажут ей, а она, гляди, - запомнила!

К Оверке Иньва близко подходить страшится; он для нее, как был, так и остался богом Амбором. И про этого своего бога она без конца слушать может. Степанка ей рассказывает, а она - что понимает, что нет, а слушает.

Молодцы видят, - Степанка с Иньвой сидят, толкуют об чем-то, смеются:

- Степанка себе невесту нашел - чудилу лесную!

Степанка сердится, готов в драку полезть, а те не унимаются:

- Гляди за невестой - на Оверку глаза пялит.

А Оверьяну и дела нет до маленькой лесной девушки: у него дел по горло. Потянулись к высокому берегу Кол-вы утлые лодчонки, груженные все тем же товаром - шкурами волчьими, лисьими, собольими… По узким тропам бредут из лесу низкорослые люди - несут дань новгородцам. И всякий день перед заходом солнца Оверка с товарищами принимают, считают, укладывают мягкую рухлядь. Богатство скопилось немалое. Новгородцы радовались, что привезут в свой вольный город столько добра.

Никогда еще Михалка не владел таким добром, какое теперь приходилось на его долю. А все еще не знал, хватит ли ему, чтобы засватать Олюшку.

Однажды в послеобеденный час, когда молодцы полегли отдыхать под могучими деревьями, Степанка сказал:

- Гляньте на небо.

Побратенники подняли головы - небо как небо, обычное для здешних мест, высокое, зеленоватое.

- Осень близится, - задумчиво сказал Михалка. - Домой пора.

- Вот то-то что не домой, - отозвался Оверка. Побратенники так и привскочили.

- Неужто мы в этом лешем краю зимовать станем?

- Видно, так, - помолчав, сказал Оверьян. - С весенней водой двинемся, а сейчас… избы рубить надо, да не одну - три поставим.

Возроптали было ушкуйники, да такую, видно, власть взял над ними Оверка, что громко-то никто не посмел перечить. А потом, глядишь, и такие разговоры пошли:

- Избы - это правильно, не в землянку же лезть. Избу срубить да каменку сложить, в баньке попариться - чего лучше?

- И повеселели снова новгородцы.

Глава девятнадцатая АЛОЕ СУКНО

В селище узнали, что новгородцы собираются в лесу деревья рубить, - заволновались. Собравшись кучками, о чем-то лопотали по-ихнему, на лицах тревога.

- Чего это они суматошатся? - спрашивал Оверка, но и Михалка не знал, в чем тут дело.

Оверка приказал вить веревки, точить топоры. И вот вся ватага, снарядившись, отправилась в лес. Глядят, а за ними следом пермячи идут, да не кто-нибудь, а сам Мичаморт, да волхв, да еще несколько. Степанка заметил Иньву, которая кралась, прячась за деревьями, в сильной, видно, тревоге.

- Чего им надо, лешим детям? - удивлялись новгородцы.

Но вот Степанка указал на могучую сосну, чуть не до вершины поросшую мхом.

- Вот с этой и начнем. - И замахнулся топором.

Пронзительно закричали пермячи, а Иньва кинулась к сосне, обхватила, сколько могла, ствол, прижалась, не дает рубить. Оверка подошел, она ему в ноги кинулась. Плача горькими слезами, молила о чем-то. Тут только Михалка понял, в чем дело.

- Братцы! Да у них, верно, и эта сосна священная! Иньва закивала головой: да-да, священная, нельзя рубить.

Оверка подумал и махнул рукой.

- Ладно, уважим. Показывай, какие еще нельзя.

Иньва бегала от дерева к дереву - много было священных деревьев у чудинов.

Оверка злился:

- Вот лешие дети, к какому дереву ни приладишься, - все нельзя; вроде иконы они у них. Как тут распознаешь, в каком дух сидит, в каком нет?

Так и пришлось на порубку брать с собой Иньву. И уж как довольна была!

Лес заготовили, стали избы рубить. Недаром в Киеве, в Ростове да в Суздали новгородцев плотниками звали,- это дело им с детства знакомо.

Пермячи ходили вокруг и только дивились, как под руками новгородцев венцом ложились бревна, как вырастали стены, как появились окна, а на крыше, поверх деревянной щепы, ложился слоями зеленый мох.

- О-ве! О-ве! - прищелкивая языком, повторял Мичаморт. По-ихнему это значило: чудеса!

Однажды Степанка привел на постройку двух молодых Иньвиных родичей.

- Поучиться хотят, пусть помогают.

К концу лета три бревенчатых дома, широких и просторных, встали на обрывистом берегу Колвы.