Ушли клоуны, пришли слезы…

Между двадцать четвертым июля и третьим августа сорок третьего года интенсивность бомбардировок союзной авиации достигла апогея. От половины Гамбурга остались одни руины, бомба попала и в здание издательства на Любекерштрассе, и оно сгорело почти дотла. В сорок шестом году Хубертус Штайн получил от англичан лицензию на продолжение выпуска газеты. Несколько лет он вместе с верными сотрудниками печатал ее на ротационных машинах, которые так вибрировали, что грозили разрушить до основания и без того обветшалое здание, восстановленное с горем пополам и то не до конца В пятьдесят четвертом здание все-таки было приведено в божеский вид — по старым, конца прошлого века, чертежам. Кабинет Штайна находился на верхнем этаже. Стены его были обшиты красным деревом, мебель и светильники подбирали стильные, солидные, все во вкусе «добрых старых времен». Но появилось и новшество: доска под стеклом, висевшая за спиной издателя. Большими прописными буквами, золотом на черном фоне, были запечатлены «Четыре свободы», провозглашенные президентом Франклином Делано Рузвельтом шестого января сорок первого года перед конгрессом Соединенных Штатов.

Вот их текст:

«В будущем, к которому мы стремимся, мы с радостью увидим мир, который основывается на четырех самых существенных свободах человека.

Первая из этих свобод — свобода волеизъявления и выражения своих мыслей, причем во всем мире.

Вторая из этих свобод — свобода поклонения своему Богу, для всех и повсеместно.

Третья из этих свобод — свобода от нужды. Это означает широчайшее экономическое взаимопонимание, которое обеспечит каждой нации здоровые условия мирного существования для ее граждан во всем мире.

Четвертая из этих свобод — свобода от страха, что означает разоружение во всех странах, столь длительное и основательное, пока никакое государство не будет больше в состоянии напасть с помощью оружия на соседей, причем во всем мире».

Под текстом дата и факсимильная подпись президента.

И вот под этой самой доской сидел в один из непривычно жарких сентябрьских дней тысяча девятьсот восемьдесят шестого года Хубертус Штайн, высокий и стройный мужчина с очень светлыми глазами, узким удлиненным черепом, высоким лбом, чувственными губами и весьма густой для его возраста каштановой шевелюрой. Одевался он в строгом, чисто английском стиле.

Напротив Штайна в кожаных креслах, словно взятых напрокат из самого солидного английского клуба, сидели трое: Норма Десмонд, Карл Сондерсен и главный редактор доктор Понтер Ханске. Было одиннадцать утра с минутами. Семидесятидвухлетний издатель пригласил всех троих, чтобы ознакомить с посланием, которое не пожелавшая назвать себя дама оставила рано утром у вахтера. По его словам, эта достаточно молодая дама, в пальто-реглан и в платке, торопливо сунула ему большой конверт и сразу вернулась в поджидавшую ее машину, которая тут же рванула с места. Никаких подробностей о незнакомке вахтер вспомнить не мог. Ее он видел всего несколько секунд, а машины не видел вовсе, слышал только, как взревел мотор.

Адресатом на конверте значился Хубертус Штайн, причем все буквы имени и фамилии были вырезаны из какого-то текста и каждая отдельно наклеена. И само письмо, довольно большой лист бумаги, тоже было «написано» такими вырезанными буквами: