Услышь нас, Боже

Примроуз прошла за угол, потом повернулась и поманила его к себе. Полицейский оказался таксистом. Но не «их» таксистом. Незнакомым. Возможно, из города. Но если не полицейский, то почему таксист – здесь, в этом месте, и почему вон те неизвестные люди стоят открыто и невиновато и так умышленно не смотрят… впрочем, нет – таксист просто опекал двух пожилых женщин, которые смотрели на Сигбьёрна с излишним любопытством… во всяком случае, такое возникало впечатление, и он снова торопливо зашагал мимо трех домов и принялся взбираться еще на один холм, уходивший за пределы видимости. Однако на вершине этого холма дорога повернула к шоссе, и – о господи! – впереди возник еще один длинный-длинный крутой холм.

– Не пойду! Я не пойду, – сказала Примроуз и топнула ногой. – Если бы мы поехали в такси, то давно были бы уже там и сейчас все уже было бы позади. Я не…

– Ну, пожалуйста, Примроуз! Пожалуйста, не сердись. Собственно говоря, я уверен, что это уже совсем рядом, – завопил Сигбьёрн ласковым шепотом. – Вот посмотри, наверное, тот…

– Я не…

– Черт, ты же сказала, что не хочешь видеть Гринслейда. И я делаю все, что могу. И по-моему, вон он, этот дом.

Он и вправду мог быть тем домом. Сигбьёрн торопливо пошел дальше и остановился на углу, где еще три дома образовывали тупичок. Вот же он… или не он? Дом на ближнем к ним углу, с высокой крышей, деревянный дом, который не мешало бы покрасить, с голым замусоренным двором, где черный котенок и щенок играли друг с другом, а маленькая девочка, игравшая с пилой, уставилась на них, тараща глаза.

– Ну, он или не он? – Примроуз догнала его, поджав губы, бледная.

– Шшш! Ты во что бы то ни стало хотела пойти со мной и теперь могла бы по крайней мере…

– Что?!

– Ну, бога ради, Примроуз!

– Да, ведь ничего подобного! Ведь ты же сам упрашивал меня пойти с тобой, Сигбьёрн…

Сигбьёрн, весь кипя от невыносимого раздражения, уязвленный собственным несправедливым и безосновательным выпадом против Примроуз, бросил по сторонам последний отчаянный взгляд, кинулся к двери и начал громко стучать.

– Может быть, попробовать черный ход? – немного погодя посоветовала Примроуз.

Задняя дверь была полуотворена, и они увидели за ней грязную темную кухню с грязной посудой, черствыми корками и объедками на полу и в раковине. Во всю мочь гремело радио. Сигбьёрн снова постучал. У чайника, стоявшего на плите, был обманчивый вид неряшливого простодушия, и хотя кухня казалась знакомой, он все-таки не чувствовал полной уверенности. А если Эл… – Эл ли?.. – не выйдет на стук, как он объяснит, кто ему нужен? Вытащив из кармана письмо, он снова попытался разобрать подпись. «Дорогой Сигбьёрн! Вы спрашивали, как вам переслать мне эти 26 долларов. Ваша жена тогда утром так на меня давила, чтобы я поскорей ушел, что я забыл оставить вам мой адрес. Так вот он. Искренне ваш Ф. Лэндри (Лэндог? Пэнуск?) п/о 32, Дарк-Росслин». По-видимому, и он ощутил то же давление, во всяком случае он отошел от двери с намерением вернуться к парадному входу.

Примроуз внезапно взяла его под руку и поцеловала в щеку.

– Ну же, Сиг, милый! Все скоро будет уже позади, храбренький мой.

Он глубоко вздохнул и снова постучал – на этот раз громко. Где-то в комнатах кто-то выключил радиоприемник и раздались шаги. Сигбьёрн обернулся.

– Ты обещала! – прошептал он. – Ты обещала быть милой… и выпить с ним, если он предложит.

Теперь в кухню кто-то вошел – мужчина, Эл, мускулистый коротышка с растрепанными волосами, в неглаженых брюках с подтяжками поверх засаленной рубашки; носы его башмаков загибались кверху, одна подметка прохудилась. Сигбьёрн почувствовал, что Примроуз позади него вся подобралась, воспринимая в мельчайших подробностях дряблый жирный рот, гнилые зубы и косящие глаза.

– Привет, – сказал Сигбьёрн.

– Привет! Заходите. – Он распахнул дверь, и они друг за другом вошли в замызганную кухню, где Примроуз тихо села на стул, а Сигбьёрн встал возле раковины. – В доме хоть шаром покати, – говорил мужчина, – но Эл может раздобыть для вас бутылочку.

Сигбьёрн, полагавший, что этот мужчина и есть Эл, растерялся, а маяк, путеводный свет возможности выпить у бутлегера, сиявший перед ним всю дорогу, сразу померк. Он вспомнил ничего не сулящую, почти пустую бутылку там, дома, и поглядел на Примроуз, но она пристально смотрела в открытую дверь, и ее четкий холодный профиль и стеклянно-вежливая улыбка никак его не обнадежили.

– Я пришел заплатить то, что остался вам должен за прошлое воскресенье, – сказал Сигбьёрн. – Я получил ваше письмо.

– А? Я это дело бросил. Ну, скажем, на время. С прошлого воскресенья. Спешки-то никакой нет. Вы могли бы прислать чек или еще как-нибудь.

– Я вам действительно должен двадцать шесть долларов?

– Точно. Здесь в прошлое воскресенье было выпито восемь бутылок джина. Я раньше никогда не позволял пить у себя. Я вас все уговаривал уйти, но тут явились эти самые индейцы.

– Индейцы?

– Ага.

– Но я же заплатил за первые две бутылки. У меня ведь были деньги, помните? – сказал Сигбьёрн. – И Гринслейд заплатил за свою, так ведь? Или нет?