Услышь нас, Боже

– Он-то заплатил. Только он ушел, когда вы покончили с первой бутылкой. И пил он немного. Взял свою бутылку и ушел. А вы никак не уходили. Вы хотели взять две бутылки домой, чтобы распить их с женой, помните? Но тут явились индейцы, и вы начали их угощать, а это к добру не приводит. Сами знаете. Индейцы же. Может плохо кончиться. Я места себе не находил.

– Мне очень жаль, если я доставил вам какие-нибудь неприятности, – сказал Сигбьёрн.

– А, пустяки, приятель. Только я никогда еще не видел, чтобы человек столько выпил и остался на ногах. Индейцы-то наклюкались. Один валялся на полу – вон там, помните? И начал задираться… ну, знаете, как это у них бывает, когда они хватят лишнего. Обижаются, оскорбляются.

– Да, – сказал Сигбьёрн. – И, черт возьми…

– Ставить индейцам выпивку – это последнее дело. Я сначала уговаривал вас уйти, а потом стал уговаривать прилечь, а вы сказали: «Я прилягу и просплю ровно двадцать минут, а потом встану и еще выпью». И ей-богу, так вы и сделали. В жизни ничего подобного не видел, миссис. – Он повернулся к Примроуз. – Так он и сделал. Проспал ровнехонько двадцать минут.

– Да, – сказала она.

– Ну, я не люблю, когда человека обирают. Эти индейцы по-честному должны были бы хоть что-нибудь за себя заплатить. Сами знаете, по воскресеньям, когда винные магазины закрыты, а вы у меня берете, я же должен брать подороже. Ну да ладно: сговоримся на двадцати, идет?

– Благодарю вас… Но как я истратил тридцать девять долларов?

– Пропили, братец, как же еще? В жизни не видел, чтобы человек так насосался и остался стоять на ногах. Я вызвал такси и отвез вас домой, помните? То есть вы сошли у магазина – сказали, что дальше и сами доберетесь. Я вам еще в карман бутылку сунул, которую вы хотели отнести жене, ну и отнесли?

– Я заблудился в лесу.

– Первый раз в жизни, – сказала Примроуз.

– Вот те на! – ухмыльнулся мужчина. – Ну и повеселились же вы, приятель! Но домой-то все-таки добрались?

– Да, добрался. Вы же у меня были на следующее утро. То есть через утро. – Сигбьёрн уставился в пол. Через утро. А ночь? Где он был ночью? Спал на земле? Выпил ту бутылку? Где он упал? И новая спортивная куртка, которой он так дорожил, потому что ее подарила ему Примроуз на день рождения, надетая в тот вечер всего второй раз…

– Я это дело бросил, – говорил мужчина, обращаясь теперь к Примроуз. – У меня сосед очень верующий… а один из этих, из индейцев, свалился прямо на дороге и слова употреблял самые непристойные…

А почему бы и нет, думал Сигбьёрн. Почему бы и нет, черт подери! И он вспомнил то время, когда из леса приходили олени и переплывали бухту и в Дарк-Росслине не было бутлегеров, продающих вам огненную воду по воскресеньям, – да, если на то пошло, и причин ее пить тоже не было. Как легко выносить безапелляционные приговоры! Вывод сделан, и еще одна ложь унеслась бы к гибели, не содержи она в себе частицы правды; зло заключается в ее полужизни, в которой она сплавляется с прочими полуправдами и четвертьправдами, чтобы сбивать нас с толку, и все это – унифицирующая среда, в которой мы обитаем. Бутлегер в эпоху сухого закона в больших городах имеет одну функцию, бутлегер в эпоху частичного сухого закона – совсем другую. Бутлегер по воскресеньям там, где продажа спиртных напитков в воскресенье запрещена, – это мирской спаситель. Бутлегер же в сельских местностях – такая же основа основ, как проститутка в городе…

– Он у меня три недели вызревал… жена уехала в Саскатун. Оттого тут все так и неприбрано, – виновато объяснял мужчина, обращаясь к Примроуз. Потом он повернулся к Сигбьёрну: – Ну, так покончим на двадцати долларах, договорились? И вот что: я одного из этих индейцев знаю очень даже хорошо, и может, я с него получу бутылку в счет его доли. Если выйдет, так я ее вам принесу, хотите?

– Ладно, – сказал Сигбьёрн, протягивая двадцать долларов.

Примроуз встала и направилась к дверям.

– Как будто собирается дождь, – сказала она. – Нам надо торопиться.

– Ну, так всего хорошего.

– Пока, приятель. Увидимся за решеткой.

– Ха-ха.

– Ха-ха.

Сигбьёрн и Примроуз Уилдернессы молча шли рядом по дороге к длинному холму, пока не почувствовали, что дома остались далеко позади. Тогда Примроуз внезапно обняла Сигбьёрна.

– Сиг, милый! Прости меня за то, что я была такой гнусной. Нет, я правда вела себя самым гнусным образом, и мне теперь очень стыдно. Ну, скажи, что ты меня прощаешь.

– Конечно. Я и сам был отвратителен.

– Вовсе нет. Ты был мужественным. Я знаю, как это все было для тебя ужасно, и я… я думала, что ты держишься изумительно.

– А вот опять коньки… вон там.

«Посмо-З-К». Держась за руки, они дошли до подножия длинного холма. Там от дороги ответвлялась новая тропинка и убегала в лес к шоссе, позволяя срезать путь в обход холма.

– Но, Примроуз, деточка, может быть, это чей-нибудь участок. Что, если она кончается в чьем-нибудь огороде?

– Тут нет никаких предупреждающих надписей. Ну, Сигбьёрн, идем же! Во всяком случае, посмотрим, куда она ведет.