Услышь нас, Боже

А для моей смятенной, охваченной мукой души ненависть была и впрямь как лесной пожар, истребительный и вездесущий, что дышит, мечется и порой даже, словно наделенный бесноватым мозгом, внезапно двинувшись вспять, поражает себя самого; так и ненависть моя была самодовлеюща и всеистребительна. Движение лесного пожара – это ведь извращенное подобие приливов-отливов фиорда: вот огонь налетает на кедровник, кромсает желтыми ножами сухие стволы, и кажется, что пламя приливной волной перекатится через гребень холма. А вместо этого через какой-нибудь час – то ли ветер переменился, то ли пожар чересчур широко размахнулся – образовалась встречная, противодействующая тяга. И огонь не хлынул вверх по склону, а, обратясь вспять, накидывается на остатки деревьев, порушенных при первом натиске. Так и ненависть: обратясь на себя самое, пожирала меня своим пламенем.

Что это со мной? Ведь в нашем Эридане почти безраздельно царит бескорыстие. Я убедился, что соседи наши способны целый день выжидать, затаясь подобно сказочно-добрым кугуарам, выбирая удобный момент для бескорыстного дела, для помощи нам, для подарка. Великое здесь придают значение улыбке, взмаху руки, веселому приветливому слову. Возможно, соседи и считают нас нерасторопными, но ни за что не дадут этого понять. Я вспомнил, как Моджер крейсирует иногда в своей лодке, поглядывает на наш домишко, чтобы не обеспокоить, улучить минуту поудобней – завезти нам крабов или семги, а платы не примет. Напротив, он нам еще платит за удовольствие дарения своими рассказами и песнями.

Однажды он нам рассказал, как у него на глазах семга утопила орла. Закогтив семгу, орел полетел с ней прочь, не желая делиться добычей со стаей ворон, и кончилось тем, что рыбина утянула его под воду.

Моджер рассказывал нам, что в северных краях, где он рыбачит, есть два сорта льда, голубой и белый – живой и мертвый. Белый лед мертв и наползать не может, а голубой свободно может надвинуться на остров и ободрать как липку, срезать всю красу – деревья, мох, сбрить начисто лишайник со скал и оставить остров голым, как дверь, чинить которую Моджер пришел нам помочь.

Или рассказывал об арктических видениях, о ветрах, таких свирепых, что они пригоняют отлив обратно к берегу, выбрасывают диковинных рыб с зелеными костями…

Вернувшись с моря в сентябре, он любил петь:

Эх, лежит тебе путь далек,
Лежит тебе путь далек,
А на запад иль на восток
Поплывешь ты при свете дня,
Ночью ль без бортового огня —
Все укажет тебе судья…

Или напевал, вернее, наговаривал своим чудным отрывистым говорком, приводящим на память манеру старого английского мюзик-холла:

Прощай, прощай, мой морячок,
Мне расставаться больно…

И мы тоже сделались бескорыстны – во всяком случае, переменились, отрешась от уставов корыстного мира. Плот Квэггана теперь у нас под постоянным наблюдением, и если волна, порвав крепления, уносит его, а Квэгган не видит или в отлучке, то мы в любую непогоду пригоняем плот обратно – в непритворной надежде, что Квэгган и не дознается, кто ему помог, – но с гордостью, что это мы, опередив других, пришли на помощь.