Услышь нас, Боже

Внезапно ему показалось, он понял, в чем дело. Понял, что именно его беспокоит. Здесь – в Помпеях, в Неаполе – на него, Родерика Макгрегора Фэрхейвена, гостя из Ultima Thule[143], низошло ощущение конечности времени. Стоит ли надрывать себе сердце, глядя на то, что уцелело лишь временно, но все равно неизбежно обречено на погибель? И Родерик не мог не задаться вопросом, не становится ли наше время началом эпохи, когда человечество – в каком-то глубинном необъяснимом смысле – занимает по отношению к своему окружению такое же несовершенное или смещенное положение, какое занял он сам. Когда-то человек стоял в центре Вселенной, как поэты елизаветинской эпохи стояли в центре мира. Но огромная разница между руинами, сотворенными человеком, и руинами Помпеев заключается в том, что рукотворные руины никто не подумает сохранять, их уже расчищают и скоро от них не останется и следа. Возможно, вместе с обломками, вывезенными на свалку, какая-то малая, но ценная толика человеческого существа тоже теряется навсегда? Человек словно строит с изначальным расчетом на разрушение… Увидеть Неаполь и умереть!

– Спасибо, Тэнзи, – сказал Родерик, щелкнув затвором. – Можно сфотографировать вас одного, синьор?

– Sì, – кивнул гид, очевидно уже завершив свою речь, обращенную к Тэнзи. – Sì, я помпеец.

Он вдруг рассмеялся и, как бы в угоду Фэрхейвенам, вскинул руку в римском салюте – человек, идеально вписавшийся в свое окружение, – и Родерик снял его именно таким, стоящим с поднятой правой рукой, так что тесный рукав пиджака натянулся под мышкой, и бумаги чуть было не вывалились из кармана, – между колоннами разрушенного храма Аполлона.

– Мы очень вам благодарны за все, синьор. – Родерик перемотал пленку вперед и убрал фотоаппарат в карман.

Уже на выходе из Помпеев, у Порта-Марина, Морских ворот, синьор Салаччи сказал:

– Ворота строились как воронка, для вентиляции, чтобы ловить свежий воздух с моря, гнать его вверх к горе и проветривать город. Улицы делались с креном вправо. Когда идет дождь, вода стекает направо, и левая сторона улицы остается сухой.

– Рабы и животные на одной стороне, – напомнил он им на прощание, когда они пожимали друг другу руки под сенью ворот. – Люди – на другой.

Все трое застыли на месте, глядя на древний город и Везувий вдали, и Родерик спросил:

– Как по-вашему, синьор, когда будет следующее извержение?

Синьор Салаччи вскинул голову и посмотрел на вулкан. Его лицо обрело выражение суровой гордости.

– Ну, так вчера, – сказал он. – Вчера его сильно тряхнуло!

Джин и златоцвет

Был теплый, тихий, бессолнечный день середины августа. Небо казалось не пасмурным, а просто жемчужно-серым – точно морская раковина изнутри, сказала Примроуз. Море там, где они видели его за неподвижными поникшими деревьями, тоже было серым, и бухта походила на зеркало из полированного металла, в котором свинцово-серые горы отражались четко и неподвижно. В лесу было очень тихо, словно все птицы и зверьки его покинули, и два человека – муж и жена, которые шли по узкой тропинке, – и их кот, вприпрыжку бежавший рядом, казались единственными живыми существами в нем, а потому, когда карминно-бело-черная подвязочная змея уползла в палые листья и хворост, треск прозвучал так громко, словно это олень продирался сквозь заросли папоротника.

Примроуз старательно выглядывала, не мелькнут ли где-нибудь чижи – гнездо этих чижей с прелестными голубовато-белыми яичками они обнаружили в мае среди веток бузины всего в шести футах над землей и все лето с восторгом следили за ними, – но их птичек не было видно.

– А чижики улетели в Алькапансинго! – сказала она.

– Слишком рано… Нет, они просто улетели, потому что им тут разонравилось: всюду растут эти новые дома, и все их любимые места уничтожены.

– Не надо так мрачно, Сиг, милый. Все будет хорошо.

Примроуз и Сигбьёрн Уилдернессы приближались теперь к домам, разбросанным по границе леса. Кот, черный с белыми пятнами и платиновыми усами, обнюхивал кустик клейтонии. Дальше он идти не желал. Потом он исчез. Сигбьёрн и Примроуз вышли из леса на почти уже совсем расчищенную вырубку и словно по уговору свернули, едва увидев впереди магазин (который был частично разобран, потому что на его месте собирались построить другой – много больше), и пошли по поперечной тропинке влево. Эта тропинка тоже когда-то вела через лес, но теперь деревья по одну ее сторону были вырублены под застройку. Кустов, однако, не тронули, и тут все еще было приятно ходить между зарослей густолистой малины, которая в зимние ночи, в мороз, в лунном свете горела триллионами лун.

Тропинка внезапно вывела их на пыльное шоссе, по обеим сторонам которого вдаль, насколько хватал глаз, тянулись бурые секции дренажных труб и где столбик с надписью указывал: «В Дарк-Росслин».