Услышь нас, Боже

– Где слишком много религии, там погибель. Красные, белые фонари и детородный орган снаружи, – задумчиво пробормотал гид, обнаружив на мостовой перед некогда респектабельным лупанарием еще один указатель. – Формальности! – Он внимательно рассмотрел этот теперь бесполезный, необычный знак, возможный предшественник всех будущих уличных указателей. – Человек спрашивал: «Как мне найти этот дом?» Ему отвечали: «Дойдешь до фонтана, и там в тридцати шагах влево, прямо на мостовой, должен быть указательный орган». Человек шел… – Гид изобразил пантомимой, как именно шел человек. – Заходил внутрь. Там внутри все культурно, все чисто, отдельные комнаты для любви, прекрасный сад, где можно пройтись для начала, чтобы накопить возбуждение… – Синьор Салаччи устал и на минутку присел отдохнуть на обломках разрушенной стены. Мерзость запустения, стоящая на нечестивом месте. – Очень грязные улицы, – добавил он, когда они пошли дальше. – Контрасты во всем. Упадок Римской империи начинался с Помпеев… Древний мрамор разбит, – горестно произнес он и указал на печальный одинокий бюст, омытый ярким солнечным светом. – Копия Аполлона… по размеру такая же, но… – Гид втянул щеки, изображая тонкое вытянутое лицо. – С женоподобным лицом, потому что у греков все было изящным и нежным, а у римлян таким… – Он взмахнул растопыренной пятерней в воздухе под подбородком: – С бородой.

– Римлян погубила их страсть к величию, – продолжил он чуть погодя. – Каждое преувеличение в жизни есть поражение, а значит, падение неизбежно… Как вы видите сами, – сказал он, указав на пример данного феномена, – известняк крепче мрамора. Мрамор крошится со временем, известняк держится дольше. Осторожнее, джентльмены, тут поворот! – Гид обогнул одиноко стоящую дорическую колонну доримского стиля. – Каламбур, – пояснил он. – По-английски curve – «поворот», а curva по-итальянски – «продажная женщина». – Они приблизились к груде каких-то обломков. – Американцы сбрасывали здесь бомбы… Американцы будут сбрасывать бомбы повсюду, – произнес синьор Салаччи со скорбным восторгом. – Студенты гуляют в саду. – Фэрхейвены огляделись по сторонам, но не увидели ни студентов, ни сада. – Греческий театр, армейские казармы, ночной амфитеатр, сосновая роща, – пробормотал гид. – Где слишком много религии, там погибель. Красные, белые фонари и детородный орган снаружи. Формальности! Сморите, современный водопровод.

Да, подумал Родерик, глядя на искореженные обломки широких свинцовых труб, у римлян некогда действительно был современный водопровод.

Человек, которому не довелось собственноручно построить дом или помочь другим строить дом, как он сам помогал Уилдернессам со строительством их домика на берегу (размышлял Родерик), может быть, и преисполнится чувством собственной неполноценности при взгляде на древние греческие колонны. Но если он помогал строить своими руками хотя бы простенький пляжный домик, он не ощутит себя неполноценным, даже если и не понимает всех принципов архитектуры дорических храмов. Ствол колонны, капитель и карниз, соединяющий колонны сверху, – в общем-то, интуитивно понятные элементы. Ствол был аналогом кедровых свай, которые они вбивали в прибрежный грунт. Капитель у них получилась случайно, исключительно по той причине, что одна из свай нечаянно ушла глубже, чем нужно, и между ней и балкой пришлось подложить деревянную плаху, чтобы убрать зазор. Горизонтальная балка, брус толщиной в два-три дюйма, была подобием карниза и, если бы все получилось, как задумано, опиралась бы прямо на столб; потому вполне вероятно, что капитель как элемент оформления и вправду возникла случайно, в результате некоей ошибки в расчетах при строительстве деревянного здания, а потом кто-то решил – может быть, глядя на то, как ошибку с одной стороны «уравновесили» аналогичной ошибкой с другой, – считать это эстетическим усовершенствованием. Такие вот странные мысли пронеслись в голове Родерика, когда он, склонившись над фотоаппаратом, пытался поймать в фокус Тэнзи и гида, увлеченных беседой у храма Аполлона, – свет заходящего солнца был на диво хорош, и на руины легли интересные, хоть и вполне очевидные тени. Как бы смешно и надуманно это ни прозвучало, но теперь Родерик наконец ощутил некое глубинное родство со строителями Помпеев. И все же помпейцы… для чего они строили город? Какой инстинкт заставляет людей сбиваться в стаи? Почему они жмутся друг к другу, как куропатки, как сардины в консервной банке? Откуда берется эта трусливая зависимость от других?