Услышь нас, Боже

Тем не менее Родерик вдруг ощутил прилив яростного, необъяснимого отвращения к этой улице. Как же он ненавидел Помпеи! Во рту буквально пересохло от ненависти. Все внутри словно взвилось на дыбы. Ему представился город на северо-западном побережье Тихого океана, где после катастрофического наводнения – по какой-то извращенной милости судьбы – сохранились часть привокзального отеля, одна стена газового завода, остовы четырех или пяти роскошных кинотеатров, столько же баров и несколько общественных писсуаров, фрагмент рыночной площади вместе со зданием, где когда-то располагалась прачечная-автомат, полуразрушенный квартал богатых частных домов (неприличные фрески), футбольный стадион, Церковь четырехстороннего Евангелия, разбитая статуя Бернса и, наконец, публичные дома в Китайском квартале, которые – хотя мэр и полиция еще до катастрофы добивались их полной ликвидации – все-таки пережили пять тысяч девятьсот девяносто девять поколений, в связи с чем изумленные потомки сделали вывод, что город в его нынешнем виде был одним из семи чудес света: вывод, возможно, вполне справедливый, но все же ошибочный, поскольку там изначально не было ничего стоящего, за исключением гор. Гид только что рассказал, что грохот уличного движения в Помпеях был таким оглушительным, что на определенные часы суток колесные повозки полностью запретили, и действительно, подумать страшно, как они громыхали по каменным мостовым – боже правый, наверное, каждый мечтал поскорее отсюда сбежать! А потом Родерик вспомнил, что Помпеи были вообще-то не крупным городом, а просто маленьким городком рядом с…

…Родерик нашел книгу среди старых номеров «Американ меркьюри», которые валялись в доме, наверное, с времен строительства, и сразу же пошел обратно, но, выйдя на крыльцо, остановился – красота окружающего пейзажа была феноменальной, ужасающей, зловещей и вместе с тем – странно обнадеживающей. Взошла луна и сияла теперь высоко в небесах, словно сотканных из мягкой облачной шерсти, где местами зияли заплаты из темно-синей саржи в россыпи ярких звезд. Отлив достиг крайней точки, вода в заливе была спокойна и неподвижна, как черное зеркало, отражавшее звездное небо. Внезапно Родерик понял, что новую, неповторимую красоту этой сцене придает вовсе не лунный свет и даже не тихий залив, а сам нефтеперерабатывающий завод или, точнее, индустриальный контрапункт, багряное мерцание газовых факелов от сгорающих отходов. Теперь над водой (такой тихой, что он слышал, как в двух сотнях ярдов от него негромко переговариваются друг с другом Уилдернессы) медленно разнесся предупредительный колокол товарного поезда на железной дороге через Порт-Боден; словно звон непрерывного всенощного бдения, он то приближался, то отдалялся, то вдруг становился по тембру почти византийским, отдавался вибрацией по воде, временами звенел тоскливо, как колокола Оахаки, временами полнился светлой печалью, более цельный и выпуклый при приближении и едва различимый вдали, но всегда – звук, вроде как деревенский, из далекого прошлого, вдохновлявший Вордсворта или Кольриджа на проникновенные строки о звоне церковных колоколов, что плывет над вечерними полями, где гуляют влюбленные пары. И меж тем как лунный свет вымывал из пейзажа все краски, заменяя их мягким бесцветным свечением, лишь пламенеющие киноварью нефтяные отходы на другом берегу, чуть правее того места, где Родерик стоял у себя на крыльце, оставались единственным пятном сочного, яркого цвета, необычайно реального и даже недоброго, если угодно: колокол поезда так и звонил вдалеке, непрерывное всенощное бдение не утихало, не заглушалось ни периодическим горестным свистом, ни лязгом колес по металлу, – Родерик вдруг подумал, что со стороны нефтеперерабатывающего завода Эридан, верно, выглядит совсем по-другому. Что вообще видно оттуда? Вовсе ничего, кроме разве что мерцания керосиновой лампы в доме у тестя да освещенных, распахнутых настежь окон Уилдернессов, а вот причала Уилдернессов наверняка уже не разглядишь, причала, который при свете луны выглядит совершенно феерически и как парит над своим отражением с геометрически правильными перемычками между высокими сваями; возможно, заметишь еще очертания сарая во дворе тестя, темную громаду леса и горы над ним, но прибрежных домиков с той стороны не видно, и самого берега тоже: мир сливается со своей тенью, и уже непонятно, где он сам, а где тень.