Услышь нас, Боже

Он с трудом поспевал за экскурсоводом, который теперь даже выглядел как-то иначе, вероятно, потому, что весь его вид излучал непреложную уверенность в принадлежности к этому месту – чуть ли не в роли хозяина, – что придавало ему некое безусловное достоинство; и сейчас он казался Родерику этаким дородным, преуспевающим, жизнерадостным бизнесменом в тщательно продуманном консервативном костюме: темно-серый пиджак в тонкую светлую полоску, светло-серые фланелевые брюки, темно-серый галстук, белая рубашка. Пиджак, из кармана которого торчали какие-то бумаги, был ему маловат и еле-еле сходился на животе, рукава слегка задрались, брюки чуть размахрились снизу – все это вместе создавало впечатление общей потрепанности. Но в то же время в нем сквозило что-то от воина: армейская стать и широкий солдатский шаг, напоминавший Родерику его старшего брата, – шаг, уносивший его самого и Тэнзи вместе с ним далеко вперед, так что степенно шагавшему Родерику приходилось периодически их догонять. Вот и теперь они наискосок пересекли Форум и исчезли под сенью высоких почерневших колонн.

– Перед нами храм Августа, – говорил гид Тэнзи, когда Родерик их догнал. – Видите? Желудь и лавр: сила и мощь. Римляне говорят: «Каждый миг упущенной любви – миг испорченной радости…» Римляне говорят: «Жизнь – долгий сон с открытыми глазами, – обратился он к Родерику. – Когда глаза закрываются, это конец. Прах и тлен…» Любовники были как звери… Проводили жизнь в сладости и меду.

– Он имеет в виду пчел, – пояснила Тэнзи, заговорщически обернувшись к Родерику. – Звери, пчелы… Желудь, лавр, мясники, рыбный рынок. Ветерок с моря продувал город, уносил дурной запах.

– Да, – сказал Родерик. – Der Triumphbogen des Nero.

– Что, милый?

– Арка Нерона. Просто я подумал, по-немецки звучит внушительней.

– Sì. Арка Нерона… Римляне говорят: «Жизнь – череда формальностей, которые воспринимаются слишком серьезно», – доверительно сообщил гид. У него было забавное имя: синьор Салаччи[137].

И вне всяких сомнений, снова подумал Родерик, этот город, который есть и которого нет, для великолепного синьора Салаччи был предельно реальным и безусловно живым: он все это видел. Больше того, ощущал себя на своем месте. Куда реальнее, чем актер, проживающий на сцене жизнь персонажа, синьор Салаччи жил здесь, в Помпеях. Между тем эти арки, храмы и рынки восставали и рушились перед мысленным взором Родерика, так что он почти видел их глазами гида. Самым странным было трагическое – трагическое, потому что почти успешное, – усилие дать обо всем убедительное представление. Иногда возникало ощущение, будто римляне воплотили свои мечты – злые и добрые, без разбора – в обустройстве общественных уборных. Везувий давным-давно уничтожил древнее население Помпеев, но городские общественные уборные сохранились в веках, обретя своего рода бессмертие, и эта мысль почему-то внушала тревогу.

– Помпеи, может быть, и отличались продуманными пропорциями, но, насколько я знаю, это был вовсе не уникальный город своей эпохи, прославленный выдающимся благородством замысла, – сказал Родерик. – С другой стороны…

– Если сравнить с канадской глухоманью, скажем, в провинции Саскачеван…

– Но наиболее примечательно, по-моему, вот что: никто не попытался извлечь мораль из того факта, что Помпеи все-таки относительно сохранились под слоем пепла, а ведь про гибель города якобы из-за гнева Господня семь верст до небес наговорили. Если на то пошло, нынешняя сохранность представляется мне даже более зловещей. По сравнению с Сен-Мало и отдельными районами Роттердама такая сохранность – поистине триумф. По сравнению с тем, что осталось от Неаполя… судьба, можно сказать, пощадила Помпеи.

Кусты можжевельника, умершие от страха… Руины, руины, руины…

…В свой первый вечер в Неаполе они взяли конную коляску и целый час катались по набережной. Что осталось от великого города с богатейшей историей, где Вергилий писал «Энеиду»? От города, что был когда-то крайней западной точкой греческого мира? Несомненно, многое уцелело. И все-таки на Родерика – в тех местах, где Неаполь был не просто грудой серых обломков, – он произвел впечатление второсортного морского курорта на северо-западном побережье Англии, с уродливыми бездушными зданиями и посредственным пляжем. Безусловно, думал он, держа Тэнзи за руку в грохочущей тряской коляске, не мешало бы проявить чуть больше восторга, хотя бы ради жены.