Услышь нас, Боже

Но экскурсовод ждал их у входа, сидя между руинами, и они в мгновение ока оказались в его цепких лапах. Кстати, Родерик смутно припоминал, как Тэнзи говорила, что отказаться от гида нельзя, что каждый, кто приезжает в Помпеи, чуть ли не по закону обязан взять экскурсовода. На сей раз он вообще не участвовал в переговорах, предоставив все Тэнзи, хотя беседа велась на английском. К счастью, Тэнзи была слишком поглощена своим восторгом от всей ситуации и не заметила смущения Родерика, хотя, надо сказать, это смущение вовсе не обернулось неприязнью к гиду, который чем-то напомнил Родерику его старшего брата: смуглый, резкий в движениях мужчина в поношенном костюме, среднего роста, с орлиным носом, горящими глазами и военной выправкой.

– Помпеи были школой безнравственности. Не то что нынешнее лицемерие, – задумчиво произнес он, шагая чуть впереди. – Синие горы, синее небо, синее море и белый мраморный город.

Фэрхейвены заулыбались. Небо и горы впрямь были синими – теперь, когда грозовые тучи ушли, – и будь отсюда виден Неаполитанский залив, он, без сомнения, тоже казался бы синим. Но в том, как гид произнес эти слова, было что-то зловещее, подумал Родерик, когда они шли за ним по темным руинам погребенного и эксгумированного из пепла города, а он гордо добавил, улыбнувшись Тэнзи: «Sì, я помпеец», – будто этот древний римский Акапулько-тире-Куэрнавака, экспортер рыбного соуса и камня для мельничных жерновов, был для него не грудой руин, а настоящим, живым и сверкающим городом, процветающим и населенным людьми и море не отодвинулось от него на многие мили, а плескалось практически у порога.

– Когда вулкан уничтожил Помпеи, – продолжал гид довольно поспешно, но все так же задумчиво, быстро взглянув на Везувий, – христиане развернули энергичную пропаганду. Они говорили, что это их Бог уничтожил Помпеи за грехи. Помпейцы отвечали: «Говорите, Помпеи – порочный город? В таком случае Везувий должен был извергаться каждый день, чтобы нас наказать».

Родерик улыбнулся, проникаясь симпатией к экскурсоводу, и тоже взглянул на Везувий, теперь четко видимый на фоне ясного неба; вулкан с обычным дымным плюмажем над верхушкой казался слишком далеким и вовсе не грозным, даже не верилось, что когда-то он мог причинить столько ущерба. Хотя, отдавая вулкану справедливость, уместно отметить, что его внешняя безобидность наверняка во многом обусловлена тем громадным ущербом, который он причинил, продолжал рассуждать Родерик, обращаясь к Тэнзи.

Увы, все последнее столетие бедный старик Везувий действительно вел войну на истощение, на собственное истощение. Огнедышащая гора вовсе не прирастала за счет разрушаемых ею территорий, наоборот – все разрушения происходили за ее собственный счет, каждое извержение, каждое вызванное им наводнение уменьшали ее, и теперь, в прямом смысле слова разворотив в клочья свою верхушку, оно оказалась не более чем далеким холмом. Везувий был Парикутином наоборот. Хотя, возможно, даже сейчас, в эти самые минуты, он в ожидании урочного часа копил бурлящую ярость, возможно, суровому богу, которому хочется, чтобы в него верили, вправду не сможет слишком часто являть себя через огонь, подавать слишком много прямых знамений своего присутствия.

На самом деле Везувий пугал Родерика, если он вообще об этом задумывался. Теперь он, конечно же, вспомнил, как буквально позавчера они с Тэнзи поднялись к вершине вулкана в компании каких-то греков, «навещающих свои старые пажити», как сказала Тэнзи. Там, на склоне вулкана, в голову не придет его недооценивать, подумал Родерик, украдкой перекрестившись, когда они миновали храм Венеры и вышли на Форум. Горячие угольки забивались им в обувь, окутанные туманом проводники с дорожными посохами походили на черных магов и громкими криками подгоняли туристов к вершине, Тэнзи все сокрушалась, что теперь уже нельзя спуститься прямо в кратер, как спускался Альфонс де Ламартин, ведь из-за недавнего землетрясения на пути вниз, в гремящую и разбитую вдребезги бездну, появились широкие трещины. Родерик прикурил – на удачу! – прямо от камней под ногами.