Услышанные молитвы. Вспоминая Рождество

– Ах, Дружок! – восклицала мисс Соук (так она меня называла – Дружком). – Ты подумай, есть же на свете такое озеро – Титикака!

Мы учились вместе, поскольку в детстве она почти всю учебу пропустила из-за болезни. Почерк ее был и не почерк даже, а какие-то зазубренные каракули, грамоты она не знала – писала по наитию, как слышится и как вздумается. Я в свои годы уже писал и читал гораздо уверенней (хотя она и умудрялась каждый день «изучать» по одной главе из Библии и никогда не пропускала новые выпуски «Сиротки Энни» и «Куролесников» – комиксов, печатавшихся в городской газете Мобила). А уж как она гордилась «нашим» школьным дневником! («Силы небесные, Дружок! Пять “пятерок”! Даже по арифметике! О “пятерке” по арифметике я и мечтать не смела!») Она все не могла взять в толк, почему я ненавидел школу и почему иногда слезно умолял дядюшку Б., чье слово было в семье решающим, позволить мне остаться дома.

Понятное дело, я ненавидел вовсе не школу, а Одда Гендерсона. Ну и пытки он для меня придумывал! Например, подкараулит меня на краю школьных владений, в тени черного дуба, а у самого в руке – бумажный пакет с колючими репешками. Нечего было и пытаться от него убежать: он делал молниеносный бросок, как сжатая в пружину гремучая змея, припечатывал меня к земле и, щуря глаза-щелочки, втирал репья мне в волосы. Обычно при этом присутствовали другие ребята – делали вид, что хихикают, только на самом деле им было не смешно, они просто побаивались Одда и хотели ему угодить. А я потом долго прятался в школьном туалете и выбирал из спутанных волос репешки. На это уходила целая вечность, и я всегда опаздывал на урок.

Наша учительница, мисс Армстронг, жалела меня – догадывалась, наверное, что происходит. Но в конце концов мои опоздания ее доконали, и она напустилась на меня перед всем классом:

– Смотрите, как важно вышагивает! И ведь не торопится! На целых двадцать минут опоздал. Нет, на полчаса!

Тут я тоже не стерпел, показал пальцем на Одда Гендерсона да как заору:

– Его ругайте! Это он виноват, сукин сын!

Я знал немало ругательств, но сам был потрясен тем, как мои слова прозвенели в ужасной тишине. Мисс Армстронг схватила со стола тяжелую линейку и пошла на меня со словами:

– А ну-ка, вытяните руки, сэр. Ладонями вверх, сэр.

И потом, на глазах у Одда Гендерсона, наблюдавшего за происходящим с кислой улыбочкой, она так отлупила меня линейкой с медным краем, что на ладонях выскочили волдыри и перед глазами все поплыло.

Целой странички убористым шрифтом не хватило бы, чтоб перечислить все хитроумные пытки, каким подвергал меня Одд Гендерсон. Особенно мучительно и неприятно было то, что он как будто ждал от меня чего-то, а я все не оправдывал его ожиданий. Однажды, когда он в очередной раз пригвоздил меня к стене, я не выдержал и прямо спросил, с чего он так на меня взъелся. Одд вдруг отпустил меня и сказал:

– Ты – девчонка! Я из тебя дурь выколачиваю.

В некотором смысле я и был девчонкой. Только он произнес это вслух, как я осознал, что изменить его мнение можно лишь одним способом: самому принять этот факт и до последнего отстаивать свое право оставаться девчонкой.

В уюте и тепле нашей кухни, где Принцесса грызла выкопанную из тайника косточку, а моя подруга возилась с пирогом, бремя нелегких дум об Одде Гендерсоне сваливалось с моих плеч. Но часто, слишком часто мне снились по ночам эти узкие львиные глаза и мерзкий пронзительный шепот, суливший мне жуткие беды.

Спальня мисс Соук была рядом с моей; порой я так кричал во сне, что она просыпалась, приходила и, крепко встряхивая за плечи, выдергивала меня из мучительной гендерсоновской комы.

– Глянь, – говорила она, зажигая лампу, – ты даже Принцессу напугал, вон как дрожит.

Или:

– У тебя жар? Ты мокрый насквозь! Не позвать ли нам доктора Стоуна?

Она, конечно, знала, что я не болен, что у меня неприятности в школе: великое множество раз я жаловался ей на проделки Одда Гендерсона.

Со временем я перестал об этом говорить и полностью закрыл тему, поскольку моя подруга отказывалась верить, что на белом свете может быть такой ужасный человек, каким я рисовал своего обидчика. Свойственная мисс Соук первозданная чистота души, нетронутой жизненным опытом, мешала ей представить себе столь абсолютное и совершенное зло.

– Да брось, – говорила она, растирая мои ледяные ладошки, – он к тебе цепляется, потому что завидует! Ты у нас вон какой умный да красивый.

Или, если льстить не хотелось, рассуждала так: